Это дело после XX съезда разбирал Комитет партийного контроля при ЦК КПСС, рассматривая ряд дел бывших работников НКВД-МГБ. Вот что обнаружили партийные контролеры:
«Советских граждан, подозреваемых в шпионаже или антисоветской деятельности, работники краевого управления провокационным путем вербовали якобы для посылки за границу с заданием от органов госбезопасности, а затем с целью провокации инсценировали их переход через границу в Маньчжурию.
В действительности они попадали не за границу, а в так называемую “уездную японскую миссию”, где сотрудники НКВД, переодетые в японскую военную форму, под видом белогвардейцев-эмигрантов учиняли допросы с применением мер физического воздействия и добивались от “задержанных” признания “японским властям” об их связи с советской разведкой и даже согласия работать в пользу японской разведки.
После этого их возвращали в район советской погранзаставы, где они арестовывались и отправлялись в Хабаровскую тюрьму».
«Таким путем, — свидетельствовал первый секретарь Хабаровского крайкома, — были фальсифицированы дела на сто сорок восемь человек, которые впоследствии оказались осужденными на длительные сроки заключения. Многие бывшие работники Хабаровского управления НКВД-МГБ были исключены из партии и уволены, часть из них понесла строгие партийные наказания».
За такую работу наград начальнику контрразведки страны Павлу Васильевичу Федотову не жалели: два ордена Ленина, четыре ордена Красного Знамени, полководческий орден Кутузова первой степени…
Тем не менее чекисты понимали, что совершают пусть и санкционированное, но преступление. Избивали по ночам, когда технических работников в здании не было. Вслух об избиениях, пытках и расстрелах не говорили. Пользовались эвфемизмами.
Каждой области выделялся лимит, предположим, на 1500 человек «по первой категории». Это означало, что тройке под председательством начальника областного управления внутренних дел предоставлялось право без суда и следствия расстрелять полторы тысячи человек.
Составлялась «повестка», или так называемый «альбом». На каждой странице: имя, отчество, фамилия, год рождения и «преступление» арестованного. Начальник УНКВД писал большую букву «Р» и расписывался. Это и был приговор: расстрел. В тот же вечер или ночью приговор приводился в исполнение. Остальные члены тройки — первый секретарь обкома и прокурор, чтобы не отвлекаться от своих дел, подписывали незаполненную страницу «альбома-повестки» на следующий день авансом.
Или же начальник управления звонил первому секретарю и говорил, что сам рассмотрит дела на таких-то лиц, а потом даст приговор на подпись. Первый секретарь соглашался: настолько непререкаемы были авторитет и сила власти, которой наделили начальника УНКВД. Быстро израсходовав лимит, начальник управления просил Москву увеличить его. Просьба удовлетворялась, а начальник управления заслуживал похвалу за рвение в борьбе с «врагами народа». Уничтожение людей воспринималось как рутинное дело.