Устное народное творчество полностью отражает культурные традиции этого древнего и высококультурного народа. И сюжеты, и выразительные сродства — сложные, близкие к письменной литературе, есть даже обрамленная повесть («Ада, который хотел стать буддой»); рассказчик оперирует ситуациями городской жизни, весь фольклор глубоко проникнут укоренившимся у монов буддизмом теравады; обильные мировые сюжеты почти всегда даны в сильно переработанной виде. Для монского сказителя и слушателя государство, король, город — все это свое, близкое, реальное и поэтому не порождающее волшебных ситуаций. Король — не «оперный злодей» чинских сказок, а в меру строгий, «обыкновенный» король. Ту же реальность сложного развитого общества отражают упоминания о торговле землей, о деньгах и пр.
Буддизм пронизывает все сколько-нибудь отвлеченные ситуации, но в отличие от бирманских сказок в монских он не является объектом критики. Наоборот, постоянный носитель идеи блага — буддийский отшельник. Натов в их бирманском понимании нет: встречающееся же в тексте слово «нат» — результат перевода с монского на бирманский. Часть монских духов — это боги буддийского неба, в обличье которых выступают местные аграрные божества, другая часть — личные духи-хранители, сохранившиеся у монов с добуддийских времен и тесно связанные с культом предков, влияние которого заметно во многих сказках. В сказках буддийские аскеты-отшельники органически сосуществуют с этими квазибуддийскими божествами. У богов есть своя страна, например, где растут цветы богов. Боги во многом отличны от бирманских натов, живущих на деревьях, на околице деревни, которых можно бить и т. п. Примечательно, что мотив судьбы — кармы, столь популярный у горцев, исторически недавно воспринявших буддизм, редок в фольклоре монов. Зато здесь мы видим типичный для буддизма культ знания, учебы, книги, которая присутствует даже в доме крестьянина. На книгах, письмах строятся многие коллизии волшебных и бытовых сюжетов. Мудрец-аскет, просто мудрый человек — объект почитания, желанный предмет замужества (последнее — черта городского фольклора). Особенно впечатляющи сюжеты, построенные на рядах чисел, на понятии нуля и т. д. Философия также глубоко проникла в сказки, где порой почти отсутствует сверхъестественное, но всегда достаточно дидактики.
Сюжеты монских сказок бывают и специфическими в масштабах западной части Юго-Восточной Азии, и общими. Те общие сюжеты, которые встречаются и восточнее, у кхмеров, относятся, видимо, к древнему аустроазиатскому субстратному слою. Возможно, к ним нужно отнести образ страны без правители, где герой становится королем, цикл о лодыре-победителе (вообще — мировой, но в пределах Юго-Восточной Азии — аустроазиатский), сказки о третейском суде. Большинство монских сюжетов отличает многоплановость, наличие персонажей, обслуживающих тот или иной кусок сюжета. Сложна сплошь и рядом и мотивировка, часто очень литературная, сложны концовки, такие, как прямая речь с поучением. В связи с указанными особенностями становится очевидным, что подобное богатство методов, разнообразие стилей — результат длительного существования письменных вариантов этих сказок.