Психология бытового шрифта (Флоренская) - страница 3
в котором перемешаны элементы печатных и прописных букв (илл. 14–26).
В отдельную группу можно выделить БШ трафаретный, возникающий при наивной попытке протащить рукописный БШ в прихожую к Гуттенбергу (илл. 27–37).
Обучаясь грамоте, ребенок/дикарь вряд ли задумывается о великом смысле своей работы. Ощущение чуда, когда СЛОВО материализуется в виде набора весьма вольно трактуемых «картинок», в данном случае важнее, чем похвала учителя или реальная польза, извлеченная из умения написать собственное имя.
Первая вершина на этом пути — умение писать печатными буквами. Подъем на нее так труден и требует от учеников такого напряжения, что многие не желают (или просто не могут) двигаться дальше, совершенно справедливо полагая, что уже постигли суть предмета. При обучении письму, мышцы нетренированной руки находятся в постоянном антагонизме друг с другом, посылая двигательному центру невнятные противоречивые сигналы[1]. Первые буквы кривы, нелепы, развернуты неправильно, но все же их можно узнать! Поэтому так трудно бывает убедить ребенка, что буквы должны «глядеть» в определенную сторону и иметь строго определенное количество элементов. Такие требования воспринимаются обычно как нелепый каприз взрослого, нарочно создающего сложности себе и другим. Этот первоначальный детский почерк представляет собой идеальный образец девственного БШ (илл. 1, 2).
В графологии существуют два термина, определяющие характер человеческого почерка: хорошо выработанный и мало выработанный. Благодаря насильственному обучению прописям уже к четвертому классу школы у детей вырабатывается тот или иной постоянный почерк. Уже написано положенное число овалов, крючков и палочек, детское сопротивление вроде бы сломлено — вместо индивидуального поклонения божеству алфавита ребенку предложен сухой текст общей молитвы. Довольный воспитатель ослабляет внимание, и тут происходит следующее: те ученики, для кого хорошо выработанный почерк успел стать необходимостью и предметом тайной гордости, отправляются дальше, к затейливым вершинам каллиграфии[2]. «Ленивые» же ученики, вполне довольные своим мало выработанным почерком, с облегчением останавливаются на достигнутом, пополняя ряды пишущих лукавым БШ. А иной из них (назовем его X), не оглядываясь на своих тщеславных и лучше экипированных спутников, и вовсе начинает двигаться назад, в сторону БШ девственного. Созданный быть неграмотным, он годами мучился и притворялся, находясь в положении левши, третируемого занудой-учителем (такое вынужденное притворство академик Павлов называл «торможением и временным угасанием старых стереотипов»). При первой же возможности X припоминает незабвенные первые опыты («помнят руки-то») и по дороге к исходной точке быстро теряет ненужные навыки, присоединяясь к тем, кто даже еще не пытался идти дальше. Вот два образца, выполненных