Я Марине говорила, чтоб она ему написала, но она чего-то молчит — девчонка смышленая, да и гордая, в мать. Лет ей 13, скоро 14 будет. Она хоть ростом ничего, в Ларису вышла, худенькая только, но, как ни говори, ребенок еще. Ну, я, конечно, приглядываю за ней, что надо справлю. Стали мы пенсию хлопотать. Я — в собес, Там говорят, справки нужны такие-то да такие-то. Ладно, будут вам справки. Документы я все у Маринки взяла, чтобы не затерялись каким чудом. Сняли копии, у нотариуса заверили, все по форме. Прихожу снова в собес. Все, говорят, хорошо, но надо еще копию брачного свидетельства и справку о смерти отца. Я взбеленилась: ребенок последние деньги проживает, а им бумажки подавай.
Искали, искали, ничего больше не нашли, ни справки из загса, ни справки о смерти отца. Нет, да и только. Кто знает, может, потеряли, а может, и не было, бумаг-то этих. Кто там на поле сражения справки выдавать будет, посуди сама. Да и брак, может, нерегистрированный, почем я знаю. Только мужьев у нее, кроме Марининого батьки, не было. Вот тебе крест. Я и к начальнику ходила, бюрократу паршивому, говорила обо всем. Врать, что ли, я, старая, буду. А он мне и отвечает с ухмылкой: «Верю, гражданочка, верю. Но есть закон. Вас много таких ходит, все и доказуют. А он, может, бандит белый был, его и укокошили. Всякое бывает». Ну, я, как услышала, в рожу его толстую хотела двинуть. Вот сукин сын. Его посадили дело делать, а он, вишь ли, средь честных людей белых бандитов ищет! Что ты скажешь! Ну, я за словом в кошель не полезла: «Сам оттудова, наверно, пришел!» Плюнула и — домой.
Маринке ничего не сказала. Будет, говорю, тебе пенсия. А сама думаю, чего же дальше? Пошла на завод, где Лариса состояла, обещали подумать.
А пока суд да дело, деньги-то тают. Маринка — как мать, ни слова не говорит, медяки свои в ящике держит. А я знаю, что их уже совсем немного осталось. На первых порах завод помог, школа тоже. Да ведь и похороны съели деньги-то, есть ей опять же надо, а уже об одежонке и говорить нечего. По заборной книжке кой-чего получили, от Ларисы осталось, а новую-то ей теперь не дали, — несовершеннолетняя еще.
Расписалась я, Софьюшка. А теперь до самого дела дошла. Нельзя человеку молодому пропадать. А он пропадет, коли мы оставим его одного. Пенсию надо поскорее выхлопотать. Мы со стариком моим очень уверены, что в собесе нашем классовый враг сидит. А ты — там, в Москве. Сходи к народному комиссару, а может, и к самому Михаилу Ивановичу Калинину. Покажи ему мое письмо. Разве не помогут?
Видано ли дело, пятилетку в четыре года сумели одолеть, а человека живого не научились уважать. Дите-то чье? Человека, который эту самую пятилетку строил и жизнь свою молодую за нее отдал.