Она тяжело дышала, я видел, как горели ее глаза. Но она качала головой и говорила: «Не надо, Слава, не надо!..»
И вдруг сильным, резким движением она отстранилась, вскочила и побежала к дому.
Весь вечер она избегала меня, и мне пришлось вести разговоры с Майей и ее матерью. Эта беседа была бесконечной и изнурительной, ибо все вертелось вокруг одной довольно примитивной темы — о том, как выгоднее вести хозяйство. Сколько все-таки людей живет вот таким узким мирком! Ничего, кроме живота своего.
В четыре часа мы поднялись и пошли к пароходу.
Уже в городе я улучил минуту (когда Майя отошла), чтобы условиться с Маринкой о свидании. Сегодня в 9.30 мы встретимся у строительства оперного театра. Так хочется побродить с ней! После вчерашнего вечера во мне появилась уверенность, что я для нее что-нибудь да значу.
3 сентября.
Насколько все хорошо было позавчера, настолько все плохо сейчас. Сегодня мы в первый раз поссорились, и, кажется, серьезно. Что с ней происходит? Если бы кто-нибудь смог мне разгадать загадку. Или у нее такой взбалмошный характер?
Вчера я пришел на наше место. В 9.30 ее не было, Прошло пять минут, десять, пятнадцать, полчаса, час. Я ловил взглядом каждую проходящую женщину. Нет, не она… Хотел уйти и не мог. «Ну, еще пять минут», — назначал сам себе. Проходили эти пять минут и следующие… Несколько раз мне казалось, что вижу ее пальто, ее шапочку. И фигура ее, и походка… Это должна быть только она. Но девушка подходила ближе, и все рассыпалось.
Когда часы показали 11.30, я понял, что ждать бесполезно. Мне вдруг стало жалко себя. И сразу жалость сменилась тревогой. Наверняка что-то случилось. Она обещала — значит, должна была прийти.
Я побежал к общежитию, но пробраться внутрь не смог: не пустили.
Утром, вместо лекции, я опять помчался к двухэтажному домику. Мне сказали, что Марина на работе. У меня отлегло от сердца, но появилось новое чувство…
Я едва дождался конца смены и встретил Марину у проходной, как когда-то. Она на мгновение вспыхнула, увидев меня, но быстро овладела собой.
«Почему ты не пришла вчера? Что-нибудь случилось?» — спросил я сразу.
«Так… — неопределенно ответила она, — и потом мне нездоровилось».
«Так… — передразнил я, не выдержав, — и потом нездоровилось… Врешь ты, врешь, если бы у меня была температура сорок, я и то бы пришел хоть на минуту… Но тебе это не нужно. Ты играешь…»
Скажи что угодно, но говорить «так» — значит нисколько не уважать человека. Это меня и взбесило. Все, о чем я передумал вчера за два часа стояния на улице, что пережил за сегодняшнее утро, накопило во мне какую-то злобу к Марине. И я с радостью сказал это «врешь» и все, что накипело во мне.