Чем больше проходило времени, тем более она понимала, что жизнь в Шотландии полна парадоксов. Эта дикая природа, этот край вызывали у нее одновременно любовь и ненависть. Страна эта всегда оказывалась двуликой, подобно прекрасной и неверной женщине. Выдавались порой совершенно роскошные, солнечные дни, которые в считанный час обращались в дни туманные или снежные. Бывало и так, что, увидев где-то вдали полоску радующей глаз зелени, она отправлялась туда, и после долгого перехода ее взору открывалось вонючее болотце. Безмятежная морская гладь, обрамленная живописными скалами, словно бы расставленными Господом для собственного удовольствия, уже на следующий день могла превратиться в скопище разбушевавшихся волн, которые буквально в щепы разносили местные лодчонки.
Эта двойственность природы сказывалась и на местных жителях. Исключительно порядочные в душе, они тем не менее были способны практически на любое коварство. Шотландцы могли быть то внимательными, то низкими и жестокими — зачастую по собственному же недомыслию. Они могли быть смешными или, напротив, чудовищно занудными, так что от их вида скулы сводило. Подчас бывало так, что мужчина в один прекрасный день оказывался в состоянии отдать, что называется, жизнь за други своя, а буквально на следующий день полить спасенного грязью.
В Шотландии Джейн узнала, что уже летом здесь начинается долгое приготовление к суровой местной зиме. Пока приезжие наслаждались теплыми деньками и идиллическим ландшафтом страны, местные жители заготавливали торф и аккуратно складывали его перед дверьми. Также они заготавливали вяленую рыбу, мясо, яйца и картошку, запасались дровами. Все дыры и щели в домах заделывались самым что ни на есть тщательным образом, ремонтировались ставни.
Со стороны местных жителей Джейн ощущала определенную настороженность, которую лишь время могло переменить на более теплые чувства. Она понимала, что, будучи англичанкой, не имеет реальных шансов быть принятой в местное общество, — однако поскольку она намеревалась тут жить, то приходилось заранее довольствоваться такой ролью. Конечно, ненависть шотландцев по отношению к англичанам прежде всего объяснялась годами подавления и принуждения, ведь в каждом поколении шотландцы прекрасно помнили о том, что сделали с ними англичане. Даже если какой-то шотландец не знал истории, не умел читать и писать, ненависть эта впитывалась с молоком матери и оставалась на всю оставшуюся жизнь.
Джейн научилась не доверять «джентри». Это слово давно уже вышло из употребления в Англии, однако тут имело весьма широкое хождение. По тону, каким местные жители произносили: «джентри», она понимала, что это определение ничего общего не имело с уважительным чувством. «Джентри», в свою очередь, подразделялись на две большие группы: на тех, кто проживал здесь постоянно, изображая из себя этаких местных князьков с феодальными причудами, и на тех, кто лишь наезжал поохотиться и с первыми же признаками зимних холодов ретировался. Этих последних местные жители откровенно презирали. Лендлорды, которые не сидели на своих землях, были у аборигенов притчей во языцех. Но когда эти люди все-таки наезжали порыбачить или же поохотиться, то, казалось, они совершенно не догадываются, что своим приездом нарушают заповедную тишину. Джейн с удовольствием узнала, что тот самый Руперт, которого в значительной степени многие уважали, причисляем был именно к этой презираемой категории «джентри». Таковым же было и отношение к Алистеру, — в этом Джейн также не сомневалась. Более всего, как узнала Джейн, тут недолюбливали наезжавшую из городов молодежь: эти молодые люди ежегодными приездами подогревали священную ненависть местного населения к англичанам. Однако в некотором роде шотландцам нужны были те деньги, которые привозили и оставляли наезжавшие «джентри». И потому, хитро улыбаясь, шотландцы, пользуясь случаем, угождали, прислуживали — а после долго смеялись и устно упражнялись в своей ненависти к уехавшим наконец-то лоботрясам.