- Что, Руперт тоже был нелегальный?
- Что ты, он всегда был легальный, он ведь так обожает красоваться у всех на виду! Но выступает он как самый крайний авангардист и радикал. Вся эта история произошла до того, как он сжег свои картины, - тогда он еще считался художником и волосы у него еще не поседели. А может, он их красил, кто его знает, с него вполне могло статься. Во всяком случае, когда он встал, чтобы произнести речь, наши девчонки захихикали и нашептали мне, что он никогда не носит трусов и шьет себе на заказ шелковые брюки в обтяжку, чтобы выставить напоказ все свое богатство. Я потом присмотрелась и - что ты думаешь? Он точно был без трусов!
- Да ну? А я ничего такого не заметил.
- Возможно, с возрастом ему стало нечем хвастаться и он сменил свои привычки.
- Не из-за трусов же ты не не захотела сознаться, что была с ним знакома?
- Да не была я с ним знакома! У тебя просто не хватает терпения дослушать! - вспыхнула Инге, но тут же мысленно себя одернула: "Спокойней, соберись с мыслями, ты ходишь по лезвию ножа!".
За окном почти стемнело и на площадь, все еще отсвечивающую розовым даже в сумерках, опять начали съезжаться машины и стекаться людские толпы. Инге облокотилась на низкий подоконник и сказала:
- Какая удобная точка для человека с автоматом! Надо было позвать Руперта к нам сюда, он бы это оценил.
- Он что, призывал вас к вооруженной борьбе?
- Что-то в этом роде. Перед его выступлением по залу разбросали фотографии Беттины в гробу и одна девушка закричала, что раз Беттина не могла жить в этом обществе, значит, она-то и была по-настоящему здоровой. Подхватив эту идею Руперт произнес зажигательную речь, - я уже не помню подробностей, помню только, что он поздравил нас с тем, что мы "пациенты". Если больное общество считает нас больными, - объявил он нам - мы должны быть польщены, потому что это - признание нашего истинного здоровья. Но поскольку наши права ущемлены, мы, отстаивая их, имеем право, как и всякое меньшинство, в случае необходимости прибегать к насилию. В ответ на его речь кто-то потребовал, чтобы мы немедленно вышли на улицы и начали громить потребителей в их храмах, то-есть в магазинах и ресторанах, но ему возразили, что не все к этому готовы. Тут в зал вбежал доктор Хорманн - я в суматохе как-то даже не заметила его отсутствия, - и крикнул, что против Коммуны готовится полицейский рейд. Передние ряды стали скандировать: "Психи, к оружию! Психи, к оружию!", а тощая террористка Марике вытащила из-под стола ящик, полный ружей и стала раздавать их желающим. Тут началась настоящая вакханалия, - все повскакали со своих мест и ринулись за оружием. Кажется, я одна осталась сидеть на полу, потому что где-то на окраине сознания у меня возник вопрос, как ящик с ружьями оказался под столом? Этот вопрос просто пригвоздил меня к полу - неужели весь этот спектакль был спланирован заранее? Я вглядывалась в искаженные безумным восторгом лица своих товарищей по Коммуне и думала: "Что я здесь делаю?". Тут кто-то наступил мне на руку и я испугалась, что меня сейчас затопчут. Я поднялась с места и пошла к выходу. К счастью, в эту минуту никто не обратил на меня внимания, так что мне удалось незаметно выскользнуть из зала. Я прикрыла за собой дверь и быстро пошла к воротам. Пройдя несколько шагов я услышала за спиной торопливые шаги. Кто-то звал меня: "Девушка, погодите, возьмите меня с собой!". Я обернулась и увидела Руперта - он бежал за мной и был совсем близко. Убедившись, что я его заметила, он простер ко мне руки, а я от него шарахнулась, как от прокаженного: его шелковые брюки в обтяжку не оставляли сомнения в том, что наши девчонки были правы. Меня охватило отвращение и я помчалась от него прочь, как хороший спринтер. Он сперва пытался меня догнать, но быстро отстал и только кричал мне вслед: "Куда вы уносите такие красивые ножки?", но я даже не обернулась. Вот и все. Больше я его не видела.