— Развяжите его и переведите в камеру отдыха! — приказал Эдисон и, когда несчастную жертву развязали и вывели, повернулся ко мне. — Вот видите, какой гнилой человеческий материал предоставляют ваши хваленые капиталисты.
Причем сказал он это с таким упреком, что я невольно почувствовал себя ответственным за капиталистов и все их пороки, хотя я не помнил, чтобы я их когда-то хвалил.
— А в чем, собственно, дело и при чем тут капиталисты? — спросил я, как будто оправдываясь.
— Жалкие люди, — сказал профессор. — Ему только покажешь нагайку, он немедленно отрекается от всех своих убеждений.
— Еще бы! — сказал я. — При виде нагайки как не отречься? Капиталист он или не капиталист, он же не железный. Ему, когда его бьют, больно.
— Всем больно, — наставительно заметил профессор. — Однако есть такие, которые выдерживают. Да вот я вам сейчас покажу.
С этими словами он толкнул дверь, которой эта комната была соединена с другой, точно такой же.
Там тоже был столб. И на столбе тоже был человек. Но вид этого человека был поистине ужасен. Вся его спина была исполосована ударами нагайки, но гораздо сильнее, чем виденная мною когда-то спина Зильберовича. Полосы от ударов вздулись, а некоторые и вовсе полопались. А кроме полос, на лопатках этого человека еще кровоточили две аккуратно вырезанные звезды.
— О Гена! — закричал я. — Что же это за человек? И зачем вы над ним так издеваетесь?
В это время человек повернулся ко мне, и в его опухшем от побоев лице с расквашенным носом я с большим трудом узнал юного террориста, своего попутчика по космоплану. Ничего не говоря, он посмотрел на меня, и тут же его поседевшая голова упала на плечо, он потерял сознание.
— За что вы его так наказываете? — спросил я тихо.
— Мы наказываем? — удивился профессор. — Как вы могли так подумать! Мы такими вещами не занимаемся. Мы не карательный орган, а научное учреждение. Мы испытываем твердость убеждений разных людей и экспериментальным путем доказали, что коммунисты вроде этого юноши проявляют недоступные другим стойкость и волю. Он от своих убеждений не отказался, не усомнился в них ни на секунду.
— Ага! — сообразил я. — Это вы его, значит, так с научными целями. А вы не испытывали его как-нибудь каленым железом или расплавленным, допустим, свинцом?
— Ну вот! — обрадовался профессор. — Я вижу, и в вас проснулся экспериментатор. Что ж, ваше предложение кажется мне весьма, так сказать, ценным. Пожалуй, вы правы. Сейчас я прикажу накалить какой-нибудь железный прут добела и воткнуть ему…
— Эдисон Ксенофонтович! — закричал я. — Ради Гены, не надо этого делать! Не надо! Я пошутил, причем пошутил очень глупо.