На спинах беспорядочно отступающих, чтобы не сказать «панически бегущих», черносотенцев толпа ворвалась во дворец, смяв, даже толком не заметив, не успевшую сбежать охрану на воротах, и растеклась яростно бушующей рекой по двору, коридорам, подвалам и покоям, выискивая и творя долгожданное правосудие, такое, какое им виделось, над чужаками — пришлыми и добровольными.
Лейтенант Ништяк, сжимая в одной руке меч, а в другой — палицу, расталкивая и расшвыривая всё и всех на своем пути, очертя голову несся по малознакомым переходам и помещениям. Кухня, людская, дровяная, еще какие-то комнаты с равнодушными тупыми слугами — все мелькало и сливалось в одно враждебное, затаившееся окружение перед его глазами, пока он мчался, подгоняемый торжествующими воплями горожан и отчаянными — своих бывших подчиненных.
Долг перед пропавшим или попавшим в западню Чернословом, перед его величеством царем Костеем велел ему остановиться и драться. Инстинкт же гнал его вперед в поисках хода в дворцовые подземелья. Спрятаться, затаиться, отсидеться, а потом, когда побоище прекратится, может, через день или два, может, через неделю, тайком выбраться и бежать из этого сумасшедшего города, из этой чокнутой страны, и пропади они пропадом, все те, кто заставил его во главе сотни прийти сюда.
О чем они думали — сотня!.. Тысяча, десять тысяч, а лучше сто тысяч — вот какой должна быть армия, если они действительно хотят не только захватить, но и удержать этот дурдом! Сами виноваты. Заварили — расхлебывайте. А его здесь больше нет. Он не собирается расплачиваться за глупость своих повелителей. Бежать, бежать — но не к Костею — царь не прощает ТАКИХ провалов — а куда-нибудь подальше. Мир велик, и в нем существует немало государей, готовых нанять за хорошую плату такого бравого вояку, как он. Главное сейчас — найти убежище, пока его никто не видит — зачарованная прислуга не в счет — и переждать.
С каждым пролетом лесенок, ведущих вниз, крики и шум становились все глуше, и вот, наконец, коридор, в котором их не стало слышно вообще. Его след давно потерян. Его никто не видел. Славный тихий прохладный подвал, построенный каким-то добрым архитектором как раз для его целей, освещаемый единственным факелом у входа.
Он по-воровски огляделся, выхватил факел из его скобы, быстро откинул щеколду на одной из массивных дубовых дверей — той, что поближе, и посветил себе.
Ох, есть на свете счастье, вздохнул он и улыбнулся с облегчением и радостью, даже забыв на мгновенье свои утренние злоключения и все еще гудящую и плывущую от попадания таза голову — только испуганное загнанное сердце колотилось, как будто хотело вырваться из грудной клетки и мчаться дальше.