Нечего говорить, что и те улицы, по которым мы ехала, кишели народом и лавками; везде толпа, множество, бесконечность… Но вот переехали широкую площадь; на нее выходил какой-то княжеский дворец с обширным садом; около домов стала попадаться зелень, цветники, наконец, сплошная масса растительности, где между кедром и ясенем, дубом и масличным деревом, виднелась пальма (Latania), банановый лист и тонкий, грациозный бамбук. В цветнике красовались камелии; здесь их родина, они у себя дома. Около них пестрела богатая флора; красовались тысячи роскошных цветов с разнообразною листвою, с блистающими венчиками, и надобно заметить, что японцы, может быть, первые в свете садоводы. Потянулась улица с небольшими храмами, прикрывшимися цветниками и садами; у ворот и калиток мелькали дети. Кончились храмы, потянулись сплошные палисады, с тенью от нависших высоких дерев. Отрадно было дышать в этих затишьях, после городского солнца и шума; дорога шла под гору; наконец, лошади стали спускаться по ступенькам; ехавший впереди чиновник повернул в какие-то ворота; мы за ним, нагибаясь к самой луке, чтобы не стукнуться о притолоку; слезли с лошадей и осмотрелись. Перед нами был японский дом, открытый со всех сторон, более похожий на беседку; он стоял почти на окраине обширного оврага, на небольшом расчищенном месте; перед домом был крутой обрыв. Самый овраг, развернувшийся во всей своей ширине, был наполнен садами, сплошною растительностью, охватившею и самые глубокие, и самые возвышенные места ландшафта; на горизонте другой берег этого зеленого моря поднимался также садами и башнями пагод, тонувших в деревьях. Прямо под ногами виднелись крыши, и желтою лентою идущая между ними улица, на которой продолжались шум и суета города; там шли люди, бык тащил фуру с тяжестью, перебегали мелким шагом, точно газели, черноглазые мусуме; но все это виделось сверху и казалось чем-то совершенно удаленным, отдельным; мы как будто возвышались над суетой мира, приютившись на площадке, висевшей над бездной. На площадке был красивый цветок, бассейн холодной воды и павильон, который продувало со всех сторон; в павильоне чистые циновки, превосходный фарфор и европейский обед, правда, холодный, но приправленный портером, хересом и констанским. «Иой, иой, наканака-иой», говорили мы чиновникам, желая загладить перед ними свою настойчивость приглашением позавтракать и изъявлением полного нашего удовольствия.
На возвратном пути проехали через ворота, очень живописные, стоящие на горе, у места пересечения внешнего полукруглого канала, вдоль набережной канала, окружающего О’сиро; этот канал совершенно покрыт был широкими листьями водяных лилий. Ехали мы княжеским кварталом. «Надо проехать это место как можно скорее, говорили чиновники, — чтобы чего-нибудь не случилось.» Они просто боялись, чтоб их самих не увидел какой-нибудь князь, вместе с иностранцами, которых они смели привести в их крамольное логовище; им досталось бы за это; по их предложению они должны были бы окольными путями провести нас. Но нам не хотелось быть их игрушкой, и мы продолжали ехать шагом, к крайнему их отчаянию. Если встречался какой-нибудь из важных, верхом п. ни в носилках, наши чиновники оборачивали своих лошадей и кланялись перед этим лицом; они не осмеливались ехать в противоположную от него сторону, но должны были притворяться, что готовы всегда следовать, куда бы ни угодно было японскому высокоблагородию: — тонкая черта вежливости японцев!