Но поразительно оригинальна была молившаяся толпа в церкви. He было, кажется, ни одной линии, ни одного цвета неопределенного или переходного; все выражалось резкою чертою, все выступало ярко, начиная от зеленого листа, ясно рисующегося на черном фоне волоса, до складки черного или цветного платья; от глаза, блистающего огнем, без сомнительного выражения лукавства или хитрости, до крупных губ, резко изогнутых без сжатости, выражающей, большею частью, или злобу, или сдержанность. Посмотрите на седые головы старух: что за типические лица, что за сила и рост, что за уверенность в движениях! В метисах видна уже вкравшаяся нега и слабость. Но неохотно мешается канак с европейскою кровью, которая разводит водою его южную кровь.
Часто встречаешь на одной голове совершенно разные волосы, — черные, смешанные с белокурыми, — как будто черные, туземные, уступив белокурым некоторое место, не хотели поступиться своим цветом.
После обеда мы поехали, в четырехместном тильбюри, в долину. Долина постепенно поднималась, так что приходилось ехать все в гору. Сейчас за городом начинались дачи, выстроенные на манер английских коттеджей; между нами пустые места были засеяны таро, для которого, также как и для риса, нужна вода; каждый дом окружен небольшим садом; развесистый тамаринд, несколько дерев акации, бананы, кокосовая пальма, прямо листьями поднявшаяся от земли, пестрые кусты цветов, — все это выглядывает из-за забора, чисто сделанного из белого камня. За домами виднеются тростниковые хижины туземцев, формою своею напоминающие наши скирды; у порога хижины пестреет несколько фигур отдыхающего семейства. Прозрачный воздух позволяет рассмотреть малейшие подробности на горах, стесняющих с обеих сторон долину. Густые массы растущего по их вершинам леса смотрят каким-то рельефным украшением, наклеенным на серые камни; по скалам виднеются белые точки; внимательно всматриваясь, вы замечаете, что точки двигаются, и рассмотрите стадо диких козлов, гуляющих но совершенно отвесной каменной стене. Под вечер, по дороге стали показываться гуляющие; утрачивающие свои силы американки и европейки пользовались прохладой, прогуливая свое нежное тело в легких кабриолетах; проносилась мимо каначка верхом, и яркий платок, окутывавший её ноги, развевался с обоих боков лошади, захватывая своими клубящимися складками гниль и камни, летевшие из-под копыт горячего скакуна. Кто научил каначек ездить верхом? Лошадь явилась на Сандвичевых островах с европейцами, следовательно не более сорока лет, — когда же успело все народонаселение пристраститься к этой лихой забаве? Нет женщины, нет девушки, которая не была бы отличною наездницей. На лошадь садится она по-мужски, не доверяя сомнительной позе наших амазонок; ноги окутывает длинным платком, обыкновенно яркого цвета, и концы платка далеко разносятся но ветру. Устанет лошадь, она сама расседлает ее, пустит по полю попастись; потом поймает на аркан, оседлает и едет далее. Видели мы по дороге королевскую дачу, небольшой дом с несколькими растущими около него деревьями. На возвратном пути, все пространство, которое мы проехали, вся долина, с дачами и горами, часть долины, освободившаяся от гор, и наконец, город, рифы и море, все это мы увидели вдруг! Садилось солнце, утопая в слое тумана, висевшего на границе моря и неба, и солнечные лучи не обдавали последним светом подробностей ландшафта, a легли какою-то прозрачною, матовою пеленою на все, стушевывая резкости и выдающиеся точки; крыши города, поднимающиеся высоко пальмы, мачты судов, все это слилось вместе; только шпиц протестантской церкви, как бы освободившись от налегающей на все дремы, ясно виднелся над домами. В море видно было судно, лавирующее к порту; но вот, оно повернуло и взяло курс в море.