Поразительно, как быстро мы освоились с новой реальностью: труп слона посреди двора, разбитая в щепу хижина, уже начинающие вонять человеческие останки среди раскромсанного дерева. Выживание на Земле и есть наш истинный Бог, иначе мы много тысяч лет назад переселились бы на какую-нибудь другую, требующую меньшего напряжения сил планету. Смит, Танакан и я мирились с варварством, и благодаря этому сами превратились в варваров. По поводу Гамона я был не настолько уверен — он и во время стрельбы, криков, стонов и взрывов хохота не появился из своей хижины. Мы и животных заставили ненавидеть нас.
Решив осмотреть уничтоженную слонами хибару, я заметил среди обломков два мешка с порошком яа баа. Я видел, как кхмеры время от времени облизывали пальцы, но не придавал этому значения. Очень похоже на них: они не отмеряли количество наркотика — просто, когда чувствовали, что кончается кайф, слюнявили пальцы и макали в порошок.
Восстание слонов вызвало у оставшихся в живых кхмеров странную реакцию — внезапно они возобновили плетение бамбуковых шаров и к концу дня закончили работу. Я наблюдал — и не сомневался, что Смит с Танаканом тоже смотрят во все глаза, — как шары выкатили между хижинами на середину двора, проверили на прочность, испытали, как открываются люки. Один из кхмеров подошел к окну англичанина сравнить его рост с размером изготовленного для него шара — Смит был намного выше Танакана. Закончив свое занятие, кхмеры уселись в ожидании у хижин. Все взгляды постепенно обратились к закрытой двери хижины Гамона.
Шли часы. Я начал различать самые тонкие оттенки жары. Внезапный, буравящий утренний зной по своему характеру совершенно не похож на безжалостную полуденную жару, которая, в свою очередь, отличается от гнетущей, разливающейся ближе к вечеру расплавленной меди.
Было около четырех дня, когда я заметил какое-то сотрясение в хлипкой хижине Гамона. Это означало, что он перемещается внутри. Наконец дверь приоткрылась, и оставалась в таком положении целых пять минут. И только после этого в проеме появилась человеческая фигура.
Я охнул, как, не сомневаюсь, и остальные. Фигура в черном вечернем платье, с копной длинных, черных, как у азиатки, волос на голове начала не спеша спускаться по лестнице. Лишь тот, кто находился в плену западных предрассудков, мог предположить, что это новое существо — всего лишь талантливый трансвестит. Никто из нас в это не поверил, разве что английский юрист господин Смит. Та, что шла вниз, была до последнего жеста, до последней ужимки Дамронг. У меня по спине и рукам пробежала дрожь. Шея моментально затекла, и я стоял в изнуряющей жаре как вкопанный. Потрясенный, ждал, когда с ярко накрашенных губ слетят первые слова.