При свете луны она узнала обоих плетущихся мужчин и уставилась на них.
— Где мой муж?
Старый Фэн пошевелил беззубым ртом и промолчал.
— Он ушел на запад! — вместо него ответил Кузьмин традиционной фразой туземцев, означающей смерть.
— А Ю-мин, Цен-Жень и кривой Гао-Лу? — спросил из темноты другой голос, и рядом с первой женщиной вынырнула другая.
— Кроме нас — все ушли!
Как крик ночной птицы, — скорбный звук сорвался с губ женщин. Словно тени, они обе шмыгнули вперед, и скоро все дворы огласились криками.
— Они все… все ушли на запад!
По пути медленно двигавшихся Кузьмина и Фэна зажигались огни в окнах, и все громче стали раздаваться говор и плач.
— Да, на севере, и на юге любят одинаково, — скорбно думал Кузьмин, шествуя вперед среди толпы высыпавших отовсюду обитателей деревушки. На всех лицах он видел горе: оно шествовало вместе с ними и всюду будило эхо. Единственное место, куда оно, может быть, не заглядывало, — было сердце старого пирата и контрабандиста Фэна; он знал цену победе и поражению, но, по старости лет, стал терять вкус к первой и огорчение от второй: великое равнодушие познавшего все царило в нем.
Кузьмин с удивлением и тревогой оглядывался, не видя Миами. Вот-вот она выбежит навстречу и, может быть, — даже с ребенком?
На полдороге он втолкнул Фэна в чьи-то дюжие руки и помчался, сколько хватило силы, вперед, к своей хижине.
Старая няня Лао-ма спала у самого порога, а Миами не было.
— Где?.. Где моя жена? — заревел он на испуганную старушку.
Лао-ма нагнула лысую на макушке голову и, шепелявя языком, быстрым в радости, но неповоротливым в несчастье, заговорила так, будто не она говорит, а шепчут углы и темень опустошенного жилища:
— Умерла во время родов… Умерла и похоронена вместе с мальчиком: неживой родился…
И тогда вдруг Кузьмин почувствовал, что у него не осталось сил ни капельки, что он так устал, так устал, что — черт возьми! — совсем нельзя устоять на ногах.
* * *
Духовидец и колдун деревушки стучался в дверь хижины, в которой жил Кузьмин. Лао-ма сегодня утром отнесла колдуну серебряные доллары и сказала, что господин хочет с ним поговорить.
В каждом селении островков, пожалуй, найдется такой колдун, потому что даже в самой немудрящей жизни человек сталкивается с вопросами, где его опыт недостаточен. Тут на помощь приходит древняя мудрость. Бе вопрошает поверженный в несчастье — и получает точные и исчерпывающие ответы, присоединив которые к своей детской вере, он начинает чувствовать себя сравнительно сносно. А его просвещенный собрат в подобных случаях стукается лбом о стену собственного неверия и, в большинстве случаев, оставляет коротенькую записку: «В смерти моей прошу никого не винить…»