Пал еще один из противников… Оставшийся оглушил Гишторна ударом по голове, но в это время я успел нанести ему рану в бедро: теперь он мог сражаться только стоя на коленях. Тогда я отступил шаг назад и сосчитал в уме — сколько слуг было убито в доме старого Валгута; вышло что долг крови дому моей будущей жены был покрыт с лихвой, потому что слуг было только четыре, а здесь — восьмой человек ожидал моего удара.
— Бери оленя с санями и уходи в свои тундры: ты храбро сражался! — сказал я своему противнику.
Он покачал головой:
— Я не вернусь с охоты с опозоренной головой к женщинам своего племени. Я хочу туда, где теперь мои братья: мы все из одного рода!
Я понял тогда, что предо мной был очень хороший человек: он знал закон Великих Охот, был верным братом и не хотел сносить позора поражения. Поэтому я быстро опустил секиру на его голову…
Великая Охота была закончена.
В моем рассказе не хватает еще двух моментов, которые делают мой сон особенно дорогим для меня. Обыкновенно, он всегда приходит мне в голову, когда, после целого дня беготни по конторам, я, мелкий комиссионер, вечером возвращаюсь домой к женщине, которая делит со мной житейские невзгоды; а их в городе машинного века, пожалуй, немногим меньше, чем в первобытном лесу…
Сразив последнего врага, я шел к Валгунте. Только в этот момент, когда оборвалось дикое напряжение борьбы, я стал ощущать боль ран и нечеловеческую усталость.
Но я шел к ней гордо и прямо. Одним взмахом перерезал ей путы и сел у костра. Я ничего не говорил: я был мужчина и победитель, а женщина сама должна знать, как ей поступить в подобных случаях.
И она знала… Костер запылал ярче, и пока на нем жарилось мясо, Валгунта снегом смывала с меня кровь; она перещупала все мои раны и прикладывала к ним истертый в порошок мох, который тут же высушила на огне. И когда она притащила и положила со мной рядом Гишторна, который, слабо повизгивая, зализывал при огне следы битвы на теле, — тогда я начал ощущать счастье, о котором не умел говорить…
Насупившийся лес чернел по скатам ущелья и молчал так же, как я. Мороз крепчал, но я его не чувствовал, и ел мясо, приготовленное руками Валгунты. Потом я спал, укутанный в шкуры, а ее тело согревало меня.
Так стала она моей женой.
Обратный путь был труден, потому что ударило весеннее тепло, и снег стал таять буквально на глазах. Все полно было шума одуревшей от быстроты потоков, брызг и крутящейся пены у подмываемых скал. Мы слышали гул в горах, и оттуда, в реве ломающего стволы ветра, скатывались камни. Один из них чуть не задел пенногривого коня Валгунты, которому теперь было предназначено стать первым в моей пустовавшей до сих пор конюшне, потому что я был единственный и бедный отпрыск когда-то могущественного рода.