Гудрунн неустанно критиковала стиль и манеру Ульрике, то и дело обзывая ее грубыми именами — особенно полюбилось ей прозвище «буржуазная корова». С момента начала процесса она уже и не называла Ульрике иначе, сделав это прозвище нарицательным — «буржуазная корова сморозила очередную глупость» или «в последнем заявлении буржуазной коровы» — писала она в своих критических обзорах, рассылаемых по всем тюрьмам и по некоторым радикальным газетам. Не выдержав травли со стороны своих сообщников, Ульрике, с юности подверженная приступам депрессии, повесилась у себя в камере в разгар судебного процесса, наглядно доказав своим недоброжелателям, что она не стойкий борец, а всего лишь «буржуазная корова».
Что ж, может, это было ее спасением — ее не было среди тех несчастных, которых, как я уверена, прикончили в Штаммхайме на рассвете 19-го октября 1977 года. Я думаю, что ей повезло — ведь ей не пришлось пережить ужаса жестокой ночной казни в запертой одиночной камере.
Иногда, в часы ночной бессонницы я представляю себе, как все это произошло, я слышу неожиданный поворот ключа в замке и негромкий скрип осторожно отворяемой двери. Я вглядываюсь в темноту — там шелестят шаги и шевелятся странные тени, — но не успеваю сообразить, кто пришел среди ночи в мою камеру и зачем. Грубые руки хватают меня, грубая ладонь затыкает мне рот, от нее пахнет потом, табаком и мочей. Я пытаюсь вырваться, но напрасно — у них все точно, воистину по-немецки, рассчитано. И я в муках вновь и вновь переживаю одинокую смерть каждого из героев моей картотеки — ведь все они умерли по-разному: Андреас Баадер и Карл Распе от пули, Гудрунн Энслин — в петле.
Я снова и снова переживаю их ужас, хоть знаю, что немногие согласятся со мной. Людям очень хочется верить, будто в Штаммхайме произошло массовое самоубийство, а мне не хочется — внутренний голос подсказывает мне, что в ту страшную ночь Баадер и его друзья были убиты полицией в своих герметически закупоренных клетках. К тому времени их было не так уж много — среди них не было не только Ульрике Майнгоф, но и адвоката Хольгера Майнца — он умер от истощения в тюрьме, так и не прекратив голодной забастовки, длившейся около двух месяцев. И все эти два месяца тюремные власти равнодушно следили за его мучениями, но не пошли на уступки.
Насильственные смерти лидеров «Отряда Красной Армии» вызвали к жизни новую волну протеста. Оставшиеся на свободе члены группы перешли к более решительным действиям — они приступили ко взрывам бомб на американских военных базах, к убийствам судей и офицеров полиции. Их ловили по всей Германии и бросали в тюрьмы, но на смену арестованным бойцам приходили все новые и новые. Впрочем, длилось это не вечно, и к концу 90-х годов движение сошло на нет.