Виновных в драке повели среди людского гомона и провели к ярко освещаемому коптящими факелами тронному возвышению посредине ратушной площади, где в креслах сидели избранные король и королева праздника, а рядом устроилась их свита. Начальник караульной стражи кратко доложил им о происшествии, и по его знаку в круг перед троном втолкнули виновных. Пышные усы пьяного короля явно нравились белокурой и пухлой восемнадцатилетней девице, которая старалась выдерживать роль королевы, с трудом подавляя в себе простодушную склонность к беспричинному смеху. Он наклонился к её уху, что-то прошептал, щекоча ухо усами, и она, охотно прислушиваясь, зарделась, прикрыла рот ладонью, чтобы не рассмеяться. Довольный произведённым на неё впечатлением король с важным взмахом руки крикнул в толпу, разодетую придворным зверьём:
– Какое дадим им наказание?
– Самое страшное! – весело заревела хмельная толпа. – Они не должны увидеть окончания праздника!
Под неверный бой барабана представительница свиты с маской лисы поднесла к виновным серебряное блюдо, и они волей-неволей вынуждены были выложить на него по серебряной монете. Слуги короля внесли в круг по бадье с пенящимся тёмным пивом и поставили перед наказанными купцами и бюргерами. Кряжистый чернобородый купец первым поднял предназначенную ему бадью, шумно выдохнул и припал ртом к краю. Его примеру последовали трое других осуждённых карнавальной властью.
– До дна! До дна! – загорланили вокруг.
Широкоплечий увалень бюргер пихнул в бок русского соседа, показал на купца, весело ощерился крепкими зубами.
– Ставлю на бородатого козла только монету против двух! Вон тот, наш выпьет первым.
Его сосед на взор оценил указанного рослого мастерового.
– Принимаю, – согласился он. – Ставлю только рубль на того шведского борова против двух на купца.
Они хлопнули по рукам и заорали в поддержку своим избранникам.
Чем ближе к реке, тем меньше было людей, тем реже встречались проявления веселья. Вобравшая в себя россыпь отражаемых звёзд речная гладь плавным течением холодно отчуждала себя и большой остров с сумрачной крепостью и высоким замком от беспечного города, и если шум праздничного веселья порывами ветерка порой разносился вдоль речного берега, то до отвесных толстых стен крепости доносился, уже присмирев, невнятными отзвуками. Словно для охраны её мрачного величия от этих отзвуков, за зубцами высоких башен мерно вышагивали шведские дозорные, хотя в связи с праздником их было меньше, чем обычно.
Неприступный замок внутри островной крепости прочно врос в землю, как будто пустил в ней каменные корни, и верхний ярус шести стенной, самой высокой башни замка уверенно возвышался над всеми городскими шпилями за рекой, был вровень с вспышками ярко взрывающихся петард. Часовому наверху этой башни очертания ночной Нарвы были видны как на ладони, а залитая факельным светом главная площадь представлялась светильником посреди бескрайней тьмы, на который слетелись множество окрестных двуногих букашек.