Обветренный и с не сходящим за зиму южным загаром, точно насквозь прокалённый южным солнцем, высокий казак с запорожским чубом, в белой рубахе и в красных шароварах, изобразил зверское, как у турка, лицо, разложил на перевёрнутой пустой бочке три длинных восточных кинжала. Чтобы показать их остроту, он один за другим вонзил их в пень, затем выдернул крайний справа и, подхватив в ногах кусок толстой кожи вепря, полоснул по нему. Остриё разрезало кожу, словно это был тонкий шёлк. Казак расправил широкие плечи и, как если бы увидел опасного и заклятого врага, пронзительно сверкнул чёрными глазами. Полная бюргерша в толпе слабо ахнула. Там, куда он направил такой кровожадный взор, шагах в десяти от него, стоял стройный и хорошо сложенный молодой человек с вьющимися каштановыми волосами. Он был в белоснежной рубашке, в тёмных штанах, заправленных в коричневые сафьяновые сапожки, а запястья схватывали кожаные, зашнурованные наручи с серебряными пластинами. Широко расставив ноги и скрестив на груди руки, он приковывал взгляды благодаря щиту за спиной, на котором были нарисованы в китайской манере трое оголённых по пояс раскосых мужчин, чьи напряжённые в изворотах тела пронзали боевые ножи. Рисунки подчёркивали созерцательную отрешённость молодого человека: она в полной мере выражалась в его глазах и отвлекала внимание от сильного упругого телосложения, которое угадывалось под одеждой.
Не только бюргерши и их взрослеющие дочки отметили привлекательность молодого человека. Откликаясь на растущее внимание и нетерпение зрителей, он как бы очнулся от поэтической задумчивости и отцепил от поясного ремня бамбуковую палку, через внутреннюю полость которой была продета узкая полоска кожи с привязанным на конце свинцовым грузом. Намотав свободный конец кожаной полоски на пальцы, он начал раскручивать палку перед собой и, благодаря свинцовому грузу, раскрутил так, что она превратилась в подобие звучно рассекающего воздух полупрозрачного щита.
Казак вырвал кинжал из пня, примерил в руке, и вдруг метнул его в живот молодому человеку. Вздох ужаса, а затем облегчения волной прокатился по окружающей их толпе. Кинжал был отбит вращающейся палкой и, проворачиваясь в воздухе с переливами факельного света на клинке, упал на землю. Второй кинжал промелькнул вслед за первым, и будто со звоном разочарования от удара палкой взвился от груди стоящего перед мрачными рисунками мужчины и стал падать, сверкая отблесками факельного пламени.
– Дьявольщина! – пьяно рыгнул возле графини упитанный бюргер. Он повертел головой, показывая, что больше не доверяет своим глазам.