Его собеседник по давней привычке не противоречил Далай-ламе, когда тот увлекался неожиданными замыслами, лишь осторожно высказал сомнение.
– Есть ли у нас время, чтобы воспитать, подготовить такого воина?...
– Пока манчжуры не усмирят Китай, им будет не до нас. А это долгий срок, – прервал его Далай-лама. Затем, хмурясь, продолжил: – Не в этом я вижу препятствие. Где найти подходящего ученика?
Тайный советник понял, что отвлечь Далай-ламу от столь необычной затеи не удастся. И вдруг смутное воспоминание во мраке бурного прошлого стало проясняться, как ночная звезда в разрыве пелены облаков.
– Я знаю, – сорвалось с его губ прежде, чем он припомнил ясные подробности. Он поправил себя. – Конечно, если ребёнок выжил.
И он кратко рассказал о случае, что был с ним тринадцать лет назад, когда посланником Далай-ламы он напрасно пытался убедить влиятельного в северных областях своим духовным и нравственным авторитетом настоятеля монастыря поддержать их намерения возглавить борьбу за объединение страны. А главное, о нападении разбойников на караван, о раненых и о потерявшем родителей грудном русском ребёнке, чьи несчастья повлияли на решение настоятеля.
– Да, припоминаю, – наморщив лоб, произнёс Далай-лама. – Я когда-то уже слышал от тебя об этом. – Он вспомнил не только данный случай, но и настоятеля, его возражения против установления верховной власти лам. Тот утверждал, такая власть приведёт государство либо к величию в духовном развитии народа, но при этом к народной беспомощности при столкновениях с чужой военной силой, либо к вырождению их учения вследствие необходимости приспосабливать его для оправдания чуждых ему решений при управлении страной. Тягостные размышления о многом справедливом в возражениях настоятеля монастыря омрачили чело Далай-ламы. Он поднял взор к небу, потом будто со стороны посмотрел на царственный дворец. Возвратив глубоким вздохом и медленным выдохом волю к самообладанию, он безмерно устало, как бы сам себя, спросил: – Что есть человек перед интересами государства? – И, как если бы был один, тихо вымолвил, раздельно произнося слова: – Символ и тень.
Тайный советник, хотя и был старше на полтора десятка лет, склонил голову из искреннего уважения к нему, несшему тяжкую нравственную ношу ответственности светского управителя и равно духовного вождя народа.
Тринадцать лет не отразились на виде приграничного монастыря, они отразились на людях. Старое шло к закату жизни, а юное наполнялось силой. Об этом подумалось иссушаемому неизлечимой внутренней болезнью настоятелю, когда он увидел подростка, почтительно замедлившего шаги перед раскрытыми настежь дверями храма. Тот вошёл из полуденного света в полумрак и опустился на колени, присел на пятки напротив возвышения, где на коврике сидел настоятель, придерживая на подоле кисть теряющей подвижность левой руки. Как и все в монастыре, этот его воспитанник был с обритой головой и одет в чёрный халат, но казался в длинном халате стреноженным резвым жеребёнком.