– Дочь моя, – произнесла женщина извиняющимся тоном. – Любит батю. А за что? Он после свадьбы не просыхал ни разу. С перепою и помер. Черный весь, как тот черт.
– Тебя как зовут? – спросил Константин.
– Раньше Клавой звалась, – ответила женщина, не оборачиваясь. – Теперь все больше Клавдией Федоровной величают. Четвертый десяток разменяла.
– Я тебя непременно найду, Клава, – пообещал Константин, в горле которого образовался горячий комок. – Век не забуду.
– Забу-удешь, – произнесла она уверенно. – Вы, мужики, только обещать мастаки. А как до дела дойдет…
– Иди сюда.
Клава обернулась.
– Это еще зачем?
– Ты знаешь, – сказал Константин.
– Ничего я не знаю.
Клава открыла печку и сунула туда поленце. Бессмысленное занятие. Огонь в печке угасал, топить ее было незачем.
– Иди сюда, – повысил голос Константин.
Клава посмотрела на него через плечо. Старой она не была. Просто жизнь помяла ее, поистаскала.
– Настена вернется – горя не оберемся, – предупредила она, глядя в глаза Константину.
Он покачал головой, утопающей в подушке.
– Не вернется.
– А ты почем знаешь?
– Интуиция.
– Засунь ее себе знаешь куда, ентуицию свою.
Константин молча вытащил из-под одеяла руку и протянул ее вперед. Воровато зыркнув в окно, Клава закрыла дверь на крючок и приблизилась к топчану. Ее грудь вздымалась под платьем, как забродившее тесто.
– Ты меня раздевала? – спросил Константин, беря ее за руку.
– Ну, я. – Она высвободила пятерню.
– Значит, теперь моя очередь.
– Еще чего! Не в кино, чай.
Фыркнув, Клава отступила на шаг. Затем ее скрестившиеся руки ухватились за подол платья. Раз – и перед глазами Константина обнажилось сметанно-белое тело. Только руки были загорелыми. И ноги до колена.
Приподнявшись, он привлек Клаву к себе. Хихикая, она избавилась от трусов и прильнула к нему, жарко бормоча какие-то глупости. Не слушая, Константин уложил ее на спину и навалился сверху. Проникновение было стремительным. Он словно палец в подтаявшее масло воткнул. Мгновение, и вот уже он вошел в нее, подрагивая от острого возбуждения. Клава тихонько вскрикнула и заходила под ним ходуном, яростно двигая бедрами. Через минуту все закончилось. Только звон в ушах прошел не сразу. И головокружение.
– Закурить бы, – мечтательно произнес Константин, переваливаясь на спину.
– Перебьешься, – сказала Клава, уставившись в потолок. – Как мой загнулся, так табака в доме не водится. И водки тоже. Пьешь?
– Редко. По праздникам.
– Небось теперь запьешь.
– Это с какой такой радости?
– С горя. – Клава провела пальцами по изуродованной медвежьими когтями щеке Константина. – Девки тебя десятой дорогой обходить станут. Женат?