Вадим взглянул на то, что буквально полтора часа назад выглядело водным зеркалом, и несказанно удивился.
Вода в лагуне отошла где-то метров на сто-триста с каждого берега, обнажив валунное дно, покрытое белым наждачным налётом приросших к этим валунам раковин морского жёлудя. Но это было ещё не всё.
Посередине лагуны спиной исполинской мокрицы возвышалась длинная и плоская коса – корга. Её уже успели облепить тюлени и чайки. На выходе же, словно зубы у крокодила, торчали разной высоты скалы. Они обсыхали с разной скоростью, и поэтому верхушки их были почти абсолютно белыми, а дальше камень темнел к основанию, что ещё больше усугубляло сходство скал с зубами.
Вадим подумал, что весь Охотский берег и есть такой на время заснувший хищный и смертельно опасный ящер. Опасный вне зависимости от того, с какой стороны и в каком состоянии он находится.
Ha зубах-рифах сидели птицы – всё те же жирные чайки и в нескольких местах, будто перевёрнутые ржавые вёдра, огромные белоплечие орланы. В воздухе вертолётиками висели две скопы.
– Я когда-то эти камни все описал – на резиновой лодке и со стометровой верёвкой, – поделился Василич с Вадимом, оперевшись животом на фальшборт. – Молодой был и почему-то не ленивый. Взял лоцию, компас и, засекая по азимуту, поставил все скалы на карту, вместе с той высотой, на которую они поднимаются во время отлива. Вишь, как здесь всё по-разному – вон возле выхода риф почти в любую воду опасен, эти – вполводы, а вот те – в одну четверть только. Зубы дракона, одно слово. Сколько судов здесь на них поразбивалось – слов нет никаких. Вон на том берегу стоит сейнер – сперва днище себе порвал, потом его на берег выкинуло.
Действительно, на противоположном берегу лагуны маячил рыжий ржавый корабельный корпус. Выше него, на холме, как могильные камни, белели четыре двухэтажных дома.
– А это что? – показал Вадим.
– То-то? – Василич открыл оранжевый пластмассовый портсигар, вынул оттуда беломорину и закурил. – То-то сам Сиглан. Посёлок связистов.
– Так это ж здесь, на Кирасе, посёлок связистов?
– Не. На Кирасе была вахта. Причём военная. А здесь штатские люди жили. Человек пятьдесят-семьдесят. Были детский сад, школа-семилетка. Народ там собачился друг с другом – дай боже! Всё время эти полсотни человек были разбиты на восемь-десять группировок. С бабами во главе, естественно. Мужик же, если он один, – ему ничего не надо, он оскотинился – и доволен. А бабе надо и ковёр, и холодильник, и всё чтоб не хуже, чем у соседки. А той – чтоб не хуже, чем у первой. Вот они мужиков и подбивают на всякие пакости… Вообще скажу, что так было почти во всех мелких деревнях здесь, на побережье. Как мне мнится, благообразные мирные деревни, которые в книжках описаны, – всё сплошь выдумки писателей. Которые в таких деревнях отродясь не жили. В таких деревнях люди враждуют с чувством, со вкусом и – на всю жизнь. Даже если помирились вроде, руки пожали, стол самогонки выпили – не факт, что на тебя ничего не затаили и при случае за борт не пихнут.