Тут потомок австрийского пулемётчика повёл себя совсем не как ороч. На отведённых ему участках он понастроил гадюшников, вроде как дед Доценко для своих собак. И стал сдавать их рыболовецким бригадам – вместе с дровами, вёдрами, засольными чанами. Поваром-рабочим на каждой фазенде был какой-нибудь другой Кибер – за отдельные деньги, разумеется. В общем, Ванька сумел на отдельно взятом побережье ни много ни мало, а организовать быт браконьерского промысла.
Брали за постой с рыбаков, естественно, не деньгами (они на нашем побережье в ту пору ничего не значили), а икрой. Только икру эту Ванька продавал не осенью, как все эти обормоты, а весной, когда её цена поднималась вдвое. Начал постепенно плести сети, невода, строить карбасы… Иногда люди не могли с ним расплатиться – он записывал долги. На следующий год те же люди вставали на те же места, но работали уже не на себя, а на Ваньку. Года через четыре выяснилось, что почти весь залив Одян пашет на него. Что забавно, Ванька, решив, что отныне он первый человек на деревне, решил построить себе особняк на окраине Олы.
И что вы думаете – оборудовал себе такой же точно многоклеточный гадюшник, как и те, что он сооружал для рыбацких баз. Только очень большой. В полном соответствии со своими представлениями о роскоши и величии.
– Что-то он не кажется мне ни австрийцем, ни орочем, – хмыкнул Василич. – Всё, что ты сейчас рассказал, больше всего подходит…
– Русскому, – утвердительно кивнул Соловей. – Русскому. Из Москвы.
Горная цепь, чёрная от камней и золотая из-за залитого лучами солнца снега, ненадолго отступила на запад, освобождая место для неширокой и плоской низменности. Впереди лежал широкий плоский залив, отрубленный от Охотского моря, будто саблей, длинной каменистой косой. За заливом неуклюжим комодом стоял одинокий горный массив с плоской вершиной, весь в белых, розовеющих от солнца бинтах снеговых полей, залёгших в распадках.
– Бухта Бабушкина называется залив этот, – без особой уверенности произнёс Василич.
– Так бухта или залив? – поддел его Соловей.
– Тьфу на тебя, тварь грамотная, – сплюнул Василич. – Перец, тащи лоцию.
– Лагуна Средняя, – с недоумением прочитал капитан. – Это что ж такое деется, люди, а? Все названия путать стал…
– А сказать, почему ты их путаешь, Василич? – с доброй улыбкой, совершенно не идущей к его бородатой злодейской физиономии, произнёс Соловей. – Потому что ты и не знал их никогда. И хреновину эту, лоцию, тебе года три назад на катер по блату притащили – когда сейнер у нас в бухте на чистом месте утонул, а твои приятели грабили то, что на поверхности осталось плавать. А знаешь ты только названия из изустной традиции. Что, в общем-то, не отменяет того факта, что являешься ты лучшим шкипером побережья.