Днём прямо над озером, невидимый за клубами дыма, в сторону Туманной прошёл вертолёт. Судя по всему, начальство Иванова, поняв, что он оказался в эпицентре пожара, решило его вытаскивать. Потом машина долго галсами стрекотала над выжженной равниной, но увидеть её Иванову так ни разу и не удалось.
– Понял я, что меня, наверное, похоронили, – с улыбкой рассказывал мне Иванов эту историю пятнадцать лет спустя. – Но сам я хорониться точно не собирался. Страдал я уже в основном не от сырости, а от угара и комаров. Ещё подумал: неизвестно, как бы всё обошлось, если б я на вершине задержался, – может, там сейчас такой жар стоит, что от меня только шашлык бы и остался.
Следующая ночь выдалась намного спокойнее предыдущей. Меньше стонала и кряхтела выгоревшая земля, меньше искрилась её поверхность, почти не выныривало на поверхность потаённое в грунте пламя, небо уже не меняло ежеминутно цвет с фиолетового на багровый, а устойчиво светилось розово-красным оттенком. Пламя плясало на склонах сопок, но уже без вчерашней радости: видимо, у него кончалось питание. По-прежнему ночью в озере что-то ворочалось и ухало.
– Это мне до сих пор непонятно. Очевидно, что рядом со мной в этом болоте пережидали пожар какие-то крупные звери. Но я их так ни разу и не увидел, несмотря на то что на том краю озёрной котловины кустики были максимум по плечо взрослому человеку. То есть я совсем не наблюдал здесь такой потери страха перед людьми во время пала, как когда-то читал в каких-то книжках старых авторов. Звери меня опасались и хорошо прятались. Но ночью, когда ничего не разглядишь, заходили в воду и пыхтели. Не очень приятно было, хочу сказать.
Утром звери и продемонстрировали Виктору возможность покинуть мокрый островок. На рассвете он увидал, как через сгоревшую тайгу рысью движется лось. Сохатый двигался по направлению к Ясачной, и Иванов решил последовать за ним.
Идти по только что сгоревшему лесу – одно из самых неприятных занятий, которые я только могу себе представить. Из-под ног взлетает зола, угольная пыль сыпется с веток лиственниц, нога то и дело проваливается в выгоревшие под дёрном пустоты – и хорошо, если не ощущает при этом жара не до конца погасшего торфяного очага…
Кругом всё однообразного чёрно-могильного цвета с траурной светлой оторочкой травяной золы. И нет ни трещания кедровок, ни вороньего карканья, ни пересвиста пеночек, ни даже жужжания комаров и слепней. Кладбищенская тишина. Именно так – кладбищенская.
А по склонам сопок продолжал гореть стланик.
Иванов шёл, держась ближе к руслу Ясачной – справедливо полагая, что пойма реки и острова на ней вряд ли подверглись опустошению, и на них можно будет хотя бы отдохнуть сутки. По пути ему встретилась полоса высокоствольной захламлённой тайги, которая, похоже, тянулась вдоль русла. Тайга эта ещё горела, точнее, не горела, а догорала, но тем не менее являлась непреодолимым препятствием. Тогда Иванов продолжил свой путь по выжженному лесу, имея с одной стороны догорающую тайгу вдоль Ясачной, с другой – вяло горящие склоны Туманного хребта.