Всем бы так пропасть.
— Арам, — говорит Фрида, — не упрямься, мой золотой. Танцуем желтый, Арам, сейчас просто танцуем желтый, и больше ничего.
На следующий день все городские модницы наденут пестрые резиновые сапожки, а дети по дороге в школу будут снимать и прятать в портфели вязаные шапки. К вечеру вывешенные за окна термометры станут уверенно показывать шесть градусов выше нуля, а еще два дня спустя в проходном дворе на улице Бокшто, через который Фрида любит ходить, когда нет гололеда, расцветет, не дожидаясь весны, желтая форзиция. «Вот засранец, — восхищенно подумает Фрида, — настоял-таки на своем!»
Сердиться на Арама она не станет. Победителей не судят. К тому же морозы действительно ужасно надоели. А цветение во время зимы Фрида всегда считала доброй приметой.
* * *
Когда, допив чай, стали одеваться, Фрида положила руку ему на плечо.
— Счастливчик, у меня такое ощущение, что ты хочешь добавки, — твердо сказала она. — А попросить стесняешься.
— Стесняюсь, — легко согласился он. — А что, можно?
— Можно. При условии, что потом проводишь меня домой. А то я, знаешь, балованная маменькина дочка. Без кавалеров по вечерам гулять не приучена.
— Проводить тебя домой — это дополнительное удовольствие. Кто же в здравом уме от такого откажется?
— Тогда договорились.
Когда они остались одни, Фрида рассеянно нажала на кнопку электрического чайника, уже отключенного от розетки. Так и не заметила своего промаха. Села напротив, испытующе заглянула в глаза. Сказала:
— У тебя такая дыра в сердце, бедный мой счастливчик. Такая страшная дырища. Это смерть, да? Кто-то у тебя умер. Самый важный для тебя человек. А ты остался — не жить, доживать. Очень глупо с твоей стороны, но ничего не поделаешь.
— Умер, да. Друг. Но это было очень давно. И я научился жить без него. То есть научился думать, что научился. На самом деле конечно нет.
— Друг, — задумчиво повторила Фрида. — Вот, значит, как. Надо же. Обычно прорехи таких размеров оставляют дети, но всякое, конечно, бывает… Слушай, а ты уверен, что называешь вещи своими именами? Это был не просто друг, да? Это была любовь? По тебе не скажешь, но… Вы спали вместе?
Укоризненно покачал головой:
— Не спали, Фрида. Играли. Мы были музыкантами. Два саксофониста. Я — тенор, он — альт. По отдельности — так, ничего выдающегося. А вместе мы были почти боги. Вернее, один двухголовый, многорукий, совершенно безбашенный бог. Вместе мы могли абсолютно все. И, да, ты совершенно права, это была любовь. Что ж еще.
— О боже. Тогда я понимаю. Он умер, и с тех пор ты не можешь играть?