Заявление Дворжака (так, кажется, он себя называет) о предстоящей смерти фельдмаршала Роммеля, конечно, само по себе необычно. Однако Ротманн был почти уверен, что завтра, когда ничего не произойдет, начнутся отговорки и оправдания. Но на сумасшедшего этот парень не похож. За войну Ротманн повидал немало людей с помутненным рассудком. Одни не выдерживали многочасовых бомбежек и обстрелов, другие – потери близких и вида их изуродованных тел. Некоторые сходили с ума тихо, спиваясь в одиночестве, раздваиваясь как личность. Этих выдавал бегающий взгляд и страх, навсегда поселившийся в глубине зрачков.
Нет, этот не псих. Полноватая и несколько рыхлая фигура, домашнее необветренное и незагорелое лицо, явно не богатырское здоровье – всё это позволяло допустить, что он не только не диверсант-парашютист или сбитый вражеский летчик, но даже не военный. И, уж конечно, не из беглых узников, которых и за месяц не откормишь и не отмоешь до такого изнеженного вида.
Кстати, о Роммеле. К вечеру Юлинг рассказал Ротманну всё, что удалось узнать о фельдмаршале. В данный момент, точнее, с утра сегодняшнего… нет, уже вчерашнего дня – Ротманн сигаретой осветил циферблат наручных часов, – он находился в своем имении в Херрлингене под Ульмом. Тамошнее гестапо по просьбе одного из берлинских друзей Вилли убедилось в этом, отправив к его дому своего агента. Агент переговорил с кем-то из домочадцев или прислуги и доложил, что фельдмаршал полностью оправился. Это же утверждает и личный врач Роммеля, которого разыскал и под видом сотрудника ветеранской организации опросил всё тот же агент. Вдобавок не было выявлено никаких сторонних слухов, опровергающих этот вывод.
С Роммелем Отто Ротманн однажды встречался лично. Во Франции в начале лета сорокового их дивизия наступала в тесном взаимодействии с танковой дивизией генерал-лейтенанта Эрвина Роммеля. Однажды, сопровождая старшего офицера, Ротманн был послан к нему в штаб для согласования совместных действий. Он запомнил утонченное лицо этого невысокого генерала с масляными пятнами на кителе и «синим Максом» на шее. Позже из биографии уже широко известного «лиса пустыни» он узнал, что высшую прусскую награду «За доблесть» Роммель получил, командуя в прошлую войну батальоном горных стрелков в Итальянских Альпах.
Крест был красив: между раздвоенных остроконечных лучей, залитых синей эмалью, помещались четыре золотых прусских орла. Поверх эмали шла золотая надпись «Pour la Meritte», сделанная на французском языке, что в приложении к германскому офицеру, для которого Франция была извечным военным противником, выглядело достаточно необычно. Всё, конечно, имело свое объяснение. В 1740 году, когда король Фридрих Второй Великий учредил этот орден, французский язык был в Пруссии языком придворного этикета, судов и официального делопроизводства.