Голос его изменился — стал хриплым, суровым. И глаза тоже теперь были другие. Он смотрел на Изабель, он ВИДЕЛ ее, она была деревом в его пейзаже, а деревья — они ведь живые.
— Решай сама, Изабель, я не заставляю тебя ехать с нами.
— Я не расстанусь с Колленом!
Его губы на миг искривила горькая гримаса: Боже, неужто он ждал чего-то другого? Не забудь о своих уловках, маркиза, ведь даже вытекший глаз — еще не конец женской жизни! И она заговорила о сборах, о делах. Помолчав, он спросил, как обстоит с наследством Минны. На что он может рассчитывать?
Изабель отперла отцовский секретер, вынула сафьяновый портфель, ларец: все здесь, все в полном порядке; мы жили на проценты, как и сама Минна, ну а дом принадлежит мне. Французы заняли Хаагенхаус на два дня, спалили всего несколько стульев и диванов, вот и весь ущерб, — Амстердам не так-то легко взять на испуг.
— Мне сказали, что Пишегрю жил у тебя.
— Да. А я пока жила в дюнах. Но и это продолжалось недолго.
Он улыбнулся, но думал явно о другом. На полу котенок, пронзительно мяукая, возился, играл с брошенной веревочкой.
— Боюсь, я не смогу сейчас вернуть тебе приданое Мадлен.
Изабель вздрогнула: приданое Мадлен? Какое ей до него дело?!
— Я даже не притронулся к нему, ни гроша не истратил, — слишком дорого оно мне обошлось. Я давно уже решил отдать его тебе, но нынче оно всем нам пригодится, других денег у меня нет.
Изабель, задыхаясь, стащила с себя чепчик, рывком расстегнула воротник; она яростно крикнула, что не желает и слышать о деньгах, о приданом: замолчи, мне нужно совсем другое, а это другое за деньги не купишь. Я взыскала с должников моего отца все, что ему причиталось, и эти деньги отправлены в ТВОЙ город — на шхуне Жозе в Гаагу, а оттуда за океан. Все это принадлежит Коллену. А ты мне тут болтаешь о каком-то приданом!
Он встряхнул ее за плечи: я вовсе не хотел тебя обидеть.
— Ну так вот, обидел!
Арман зло скривился, умолк. Сейчас он смотрел тем бледным, гневным взглядом, какой бывал и у Коллена, когда тот сердился или капризничал, — взглядом прежнего горячего и недоброго пятнадцатилетнего подростка. Он с трудом сдержался, встал, отошел: черт подери, все женщины на один лад!
На пороге, до белизны в суставах сжав косяк, он оглянулся:
— Послушай, Изабель, плаванье длится два месяца, и я клянусь тебе, черт подери, — если ты будешь продолжать в том же духе, я привяжу тебя к койке на одной шхуне, а сам переберусь на другую!
И неожиданно он улыбнулся, словно этот петушиный бой позабавил его: «Постарайся же понять!»
Изабель, едва переводя дух, спросила, когда они отплывают.