– Это эпилепсия, – с тоской произнесла Беата. – Прежде доча была совсем другой, – весёлая, как зайчик. Два года назад, на восьмом месяце беременности, ехала с мужем на дачу. Авария, муж за рулём погиб на месте, её доставили в Первую градскую. Травма черепа. Пока мне сообщили, пока доехала, врачи ждали, – не решались на операцию. Дилемма стандартная – спасать мать или пытаться еще и спасти ребенка. Но тогда шансы на благоприятный исход для матери резко уменьшаются. Я выбрала дочь. А она мне этого так и не простила.
Она подняла кисть. Пальчики всё еще потряхивало. Кивнула на бар. Гулевский дотянулся до бутылки коньяка, разлил. Беата не колеблясь выпила залпом.
Черепно-мозговая операция оказалась тяжеленной. Но еще труднее далось последующее заживление. Сами травмы и известия о смерти мужа и неродившегося ребенка совершенно подавили в молодой женщине волю к жизни. В какой-то момент узнала, что ребенок погиб по выбору её матери. Ночью её поймали над раковиной с надрезанным запястьем. Стала заговариваться. Начались эпилептические припадки. К лечению подключили психиатра. Из Первой градской перевели в Кащенко. Внешне Арина согласилась, что другого решения у матери не было. Согласилась, но принять не смогла. Если прежде мать была её «обожаемой мамулечкой», к которой даже в двадцать с размаху кидалась на колени, то отныне превратилась в «мамахен». Из доверенного друга – в сожителя по квартире. Беата от холодности единственной дочери страдала необычайно. Мучилась и Аришка, осознавая собственную несправедливость по отношению к матери. Но пересилить внутреннее отторжение не могла. К тому же достичь стопроцентного излечения так и не удалось. То есть работа мозга восстановилась полностью. Но периодически случались нервные срывы, а изредка, как в этот раз, – эпилептические припадки.
– Знаю, она тебе не показалась, – произнесла вдруг Беата с горечью. Жестом пресекла возражение. – Это неудивительно. Дочу даже мои сотрудники считают задавакой. Она и впрямь неумеренно язвительна и высокомерна. Как сейчас говорят, – на понтах. Очки и то носить стесняется. Всё пытается выглядеть супервумен. И только я знаю, что всё это мимикрия. Чтоб спрятать комплекс неуверенности. Каждый раз, когда уезжает из дома, боюсь, как бы чего не случилось.
Беата поднялась, с болью вгляделась в разрумянившуюся со сна дочь, в углу рта которой трогательно вырос пузырь. Заботливо поправила одеяло. Вернулась в кресло.
– А что твой муж? – решился спросить Гулевский, понимая из рассказа, что никакого мужа рядом нет и быть не может. – Догадываюсь, что разошлись. Но – почему?