— Это смотря у кого, — усмехнулась Разольская. — В случае со мной — убийство выглядело бы безупречным несчастным случаем. — Дотянулась до тумбочки, взяла с нее аптечку-косметичку и вынула оттуда белую лекарственную баночку. — Я каждый день принимаю эти таблетки. Строго слежу за дозировкой. Если бы я выпила кофе, куда уже добавили повышенную дозу, то, вероятнее всего, спокойно дошла до своего номера, заперла бы дверь с обратной стороны и легла спать, не забыв, кстати, принять такую же обязательную таблетку. Понимаете? Мне стало бы плохо только после того, как я приняла свое лекарство. В этом номере. За закрытой дверью. Вероятно, я умерла бы во сне от остановки сердца.
— А смерть бы списали на несчастный случай, на невнимательность.
— Да. Милиционеры решили бы, что я по оплошности приняла лекарство повторно или… просто решила свести счеты с жизнью.
— Дверь закрыта. Никто в номер не входил.
— Конечно. И лекарство — мое. Его присутствие в организме ни у кого не вызвало бы подозрений, если бы не увеличенная дозировка. Миша умер потому, что за ужином пил коньяк. Это лекарство категорически не совместимо с алкоголем. Смертельно опасно даже в небольшой дозе.
В дверь постучали, Разольская буркнула: «А вот и наш дружок со второй чашкой» — и крикнула официанту:
— Войдите.
Вместо прилизанного чинного паренька в номер зашел нервный, встрепанный охранный шеф. Оглядел невозмутимых собеседниц, прошел до накрытого столика, поставил на него круглый подносик с чайным прибором. Но вон не вышел. Замялся.
Генриетта Константиновна понятливо покрутила головой, искоса глянула на бабу Надю:
— Ну? Теперь, как я понимаю, все в сборе? Введите, уважаемая Надежда Прохоровна, коллегу в курс дела, а я, с вашего позволения, перекушу чем Бог послал… Мои таблетки не выносят пустого желудка.
Аппетитно двигая пухлыми ручками, Разольская намазала маслом тост, приглядывая за странно молчаливыми «коллегами», откусила кусочек…
Надежда Прохоровна не знала, как себя вести. Ей было почему-то неловко признаться перед хозяйкой апартаментов, что разговор их был услышан и, скорее всего, записан, что пришла она сюда подготовленной по всем правилам современного сыска — с микрофоном на воротнике.
Неудобно стало. Стыдно как-то.
Архипов гоже вел себя не типично. Смотрел на бабу Надю, многозначительно выпучивая глаза, бровями ерзал, знаки делал.
— Э-э-э, Паша-а-а… — протянула наконец «коллега» Губкина, — ты ведь все слышал, да?
— Нет, Надежда Прохоровна, — ернически, но облегченно фыркнул шеф, — я ничего не слышал.
— А-а-а, — понятливо чавкнула Разольская, — вот в чем дело… Из этого номера, Надежда Прохоровна, ничего невозможно услышать. — Мотнула головой в сторону письменного стола: — Вон видите черную коробочку с огоньком на крышке? Это, уважаемые коллеги, так называемая «глушилка». Радиус «поражения» пятнадцать метров. Ферштейн?