Классическим продуктом извращенной логики нацизма был, как и Менгеле, Адольф Эйхман. Он не усматривал зла в том, что творил, считая себя всего лишь добросовестным исполнителем приказов. День за днем, когда Германия начала терпеть поражения на всех фронтах, Эйхман отменял госпитальные поезда, с тем чтобы использовать подвижной состав для разгрузки гетто в Восточной Европе и загрузки печей в концлагерях. Вполне могло показаться, что этот сын рядового бухгалтера был скорее махровым бюрократом, нежели злоумышленником. О леденящих кровь "проделках" Эйхмана стало известно только после краха нацистской Германии в мае 1945 года.
В самый разгар массовой бойни со всей Европы в концлагеря каждую неделю стекались сотни эшелонов с людьми. В середине 1943 года в гитлеровских лагерях еженедельно умирало около трети узников. Изможденные люди старались устроиться на работу в лагерные клиники, брались за все, что давало хоть какой-то шанс на выживание.
При входе в лагерь заключенных встречал циничный и издевательский лозунг, по приказу Гиммлера вывешенный на воротах: "Труд делает свободным". Атмосфера всепоглощающего ужаса и смерти, царившая в лагерях, изобличала эту гнусную ложь.
Подобные бесчинства творились не только в концлагерях. Пока немецкие солдаты гибли под Сталинградом и Харьковом, отряды карателей повсеместно бесчестили свою нацию массовыми экзекуциями. Герман Грабе, немецкий инженер, строивший дороги на оккупированной Украине, описывал такую сцену: "Люди молча, без криков и плача, раздевались, стараясь держаться семьями, прощались друг с другом в ожидании сигнала эсэсовца, стоявшего с хлыстом в руке у ямы. Я в течение пятнадцати минут был рядом. Никто не жаловался, не просил пощады. Я наблюдал за одной семьей… Седая старуха держала на руках годовалого ребенка. Она ласкала его, тихо напевая. Младенец мирно ворковал в ответ на ее ласки. Родители смотрели на них глазами, полными слез. Отец держал за руку мальчика лет десяти и что-то тихо и мягко говорил ему. Мальчик едва сдерживал слезы. Отец указывал на небо и гладил сына по голове.
В этот момент эсэсовец с хлыстом что-то крикнул своему напарнику. Тот отсчитал около двадцати человек и повел их за земляную насыпь. Среди них была и семья, за которой я наблюдал. Хорошо помню, как худенькая черноволосая девочка, проходя мимо меня, указала на себя и сказала: "Двадцать три". Я обошел насыпь и остановился перед огромной ямой. В ней вповалку лежали люди, плотно прижатые друг к другу, видны были только окровавленные головы. Некоторые еще шевелились. В яме, заполненной на две трети, было не менее тысячи убитых. Я посмотрел на человека, который исполнял роль палача. Эсэсовец сидел на краю ямы, свесив ноги вниз, и курил. На коленях у него лежал автомат. Раздетые догола люди спускались по земляным ступеням и по телам лежащих в яме пробирались к местам, куда он указывал…"