Сняла туфли, прошла — ковер мя-ягкий — к дивану, тому, что в подушках.
— Можно упасть?
— Конечно. Да зачем разулась?
— Признаться, туфли ужасно жмут.
Пока шла до станции, поняла — весь вечер в них не пробегать. Купила летом на распродаже, но ни разу не надела. И сегодня дернул черт.
Ноэль сел на корточки, взял ступню в ладони, стал аккуратно косточки разминать. Не глядя пристально в глаза и не изображая сбившееся дыхание.
— Так лучше?
Ступни размякли, теплыми стали, сонными.
— Голодная? Сейчас что-нибудь найду в холодильнике.
Откинулась на подушки, слушала, как дождь тукает по жести. Здесь был какой-то другой мир, она чувствовала себя в нем плебейкой, бедной и даже не родственницей. У нее был свой дом, свой мир. И так захотелось, чтобы они походили на этот. Ну хоть чуть-чуть.
— Что это?
На тарелке нечто в томатном соусе. Это нечто — с присосками.
— Мамино фирменное блюдо. Осьминог. — Улыбнулся. — С эстрагоном.
Осьминог немного резиновый, но ничего. Жуешь присоски, они сопротивляются.
— Вчера гости были, а утром родители уехали на три дня — если не съешь всю бадью, пропадет осьминог…
Кухня: светлое дерево, кафель песочного цвета. На подвесных шкафчиках — фигурки почему-то кур. Ходики. Картина — белый кот в траве (сбежавший Пепе). Стол большой, дубовый, вдоль стены — лавка. На столе — подставка для бумажных полотенец, увенчанная деревянной коровой, безвкусица жуткая. Все чужое. Твой дом таким никогда не будет.
Ноэль проследил за Марининым взглядом.
— Знаешь, я тут тоже в гостях.
И это объединило.
После осьминога доползла до дивана, упала в подушки. Ноэль ушел за мороженым. Через дверь гостиной — цветное стекло мозаикой — было видно, как стена с книгами в коридоре отъехала в сторону и обнажила лестницу, ведущую этажом ниже.
— Держи.
Протянул вафельный рожок, распакованный. Эта маленькая забота — снял обертку — тронула. Отвыкла она от внимания.
Ноэль сел за рояль. Марина грызла мороженое — твердое, холодом веявшее, смотрела на деревце за окном: дождик стучал по листьям, и они вздрагивали.
Послышалась «Лунная соната». Она текла по комнате, Марина смотрела на листья, содрогавшиеся под дождем, трудно было перевести взгляд на человека, сидевшего за роялем. Эта музыка, этот человек будто взяли ее за сердце и сжали, что было сил. Корто безразличен к музыке, он ко многому безразличен, он никогда не разомнет в ладонях твои ступни, не снимет с мороженого обертку, которую некуда деть на диване. Хотелось именно этого — чтобы рядом был теплый человек, чтобы шел дождь, чтобы звучала «Лунная соната». Но это не для нее. Потому что это не ее. У нее своя жизнь, где все понятно и знакомо и мило ей. Только неясно, почему так щемит сердце — будто что-то большое проходит, как облако, проходит сквозь тебя. Отняла мороженое от губ, провела по ним холодным языком. Удержать это облако… Но что с ним делать-то?