Потом раздался шум — еле слышный, нарастающий. Машина остановилась напротив дома. Лязгнула калитка. В «Ступеньках» не приняли? Надо срочно, немедленно, поговорить — улетит утром в Португалию, и что делать? Не выспаться ему, бедному. А его отец завтра заявит, что психованная русская выясняла отношения в три часа ночи.
Ноэль не спускался. Вдруг осенило: он просто что-то забыл. И сейчас уйдет.
Выскочила из постели, босиком — по каменной лестнице: задела локтем плетеный поднос на стене, он запрыгал по ступеням вниз с мягким шепотком.
Ноэль искал что-то в ванной комнате.
— Натале…
Не оглянулся.
— Оставайся.
Пальто на нем устало болталось. Серое пальто, шелковый серый шарфик с ненавязчивым рисунком.
— Нам пока рано расставаться, Натале.
Оглянулся резко:
— Пока?
Кивнула, улыбаясь. Он смотрел на эту улыбку.
— Наши отношения… мы их не исчерпали, понимаешь?
Он молчал, смотрел.
Улыбнулась еще шире:
— Наталино, пошли спать.
Снял пальто, перевесил через руку. На лестнице ткнула пальцем в темноту:
— Там лежит поднос со стены, можно поскользнуться…
— Ты мне его подложила? Если бы я вниз пошел?..
Он улыбался. Она знала почему. И почему остался, знала. У нее был прежний взгляд. Она вернулась.
Маринка звонит, вся такая внимательная — спрашивает, как с Тибидохом дела обстоят, «как настроения». Настроения забавные: сунулся на «Знакомства» mail.ru, поразвлечься — за пару недель девок намело… Видать, Париж в анкете действует на них, как валерьянка на кота. Особенно одна расстаралась, из Томска, студентка педвуза. Пишет про свой «богатый внутренний мир», какую-то ахинею про «реанимацию сердца», фотографиями так и сыпет — а там сплошные чулки, кружевные боди и боа из черных перьев. То в одной позе перья распушит, то в другой. Таланты, однако, в российской провинции. Маринке фотки переслал — она надулась. Собрал самые клевые снимки девиц, да и отправил ей, подразнить. Ее как веником смело.
— Ксень, у меня от них шок… Девчонки многие нормальные, рассчитывают на что-то. Но это как если бы нет больше ничего между ним и мной. Одна называет его «милый», другая — «Диня». Как будто в мой дом ворвались чужие люди…
— Не торопишься ты в свой дом вернуться.
Маринка никак не поймет, что на двух стульях не усидишь.
— Не смогу я с ним после Ноэля. Изменился бы он…
— Ну так и скажи ему.
Маринка замялась.
— Ксень, это как же любить человека надо, чтобы простить его уход, да еще и другим стать ради него…
— Не любил бы — не пошел бы в префектуру. Через неделю идете? А что Ноэль?
Что Ноэль…
Ревела в комнате «с котом» из-за этих фотографий. Ворвались и наследили, гадко. Ноэль заглянул — увидел мордочку красную, давай успокаивать. Утащил в спальню, посадил на кровать: «Пока не признаешься, что случилось, не ляжем». А ему рано утром в Лилль… Сами собой руки сплелись, но ласка его оставалась теплой, не переходя в страсть, не обжигая. Он никогда так не занимался любовью. Это именно любовь была — не секс. Он ведь обычно вел себя как подросток, дорвавшийся до тела — без толку и расстановки. А тут будто говорил ей: ты — ты — ты… И ее качало на этих волнах, качало, и пришел покой, и уже ни о чем не думалось.