Айко помолчала, кивнула на реку:
— Видишь вон ту ветку? Как она упрямо за берег цепляется. Отдалась бы течению, ушла б в путешествие — может, прибило бы куда, она бы корни пустила. Выросла бы в дерево. — Айко отошла от окна. — За старое цепляться проще. И ждать, что придет новое счастье и выманит тебя из прошлого. Но новое не придет, пока не отпустишь то, что было. Два счастья вместе не уживаются.
— Да нет, тут только обида…
— Обида — это тень прошлого. Значит, оно до сих пор с тобой. Ты голодная? Я заказала суши, скоро привезут.
— Я напрочь забыла об этих рисунках.
Айко листает Маринин альбом.
— Ты не забыла. Это я когда-то рисовала в твоем стиле.
Айко резко поворачивается. Она молчит и смотрит на Марину в упор. И Марина ловит себя на мысли, что этот взгляд не смущает.
— Золотые капельки… я нарисую героиню с глазами как у тебя.
Айко снова утыкается в альбом. Марине хочется приподнять блестящую прядь волос, коснуться высокой шеи. Будто перед ней не Айко, а Анька. Как когда-то.
Звонок в дверь. Привезли суши.
Сидели на ковре за низким столиком мутного стекла, уставленным тарелочками и плошками. Айко, сдерживая улыбку, наблюдала за Мариной, мучившейся с палочками.
— Не любишь имбирь?
Перед новой порцией суши следует сжевать кусочек имбиря, чтобы подготовить нёбо к другому вкусу.
— Да ешь руками… — палочки у Айко в пальцах как живые. — Я привезла чай «матча» — знаешь?
Марина обмакивает в соус полоску лосося.
— Нет. Зеленый?
— Зеленый, но особенный. Его не заваривают, а смалывают, взбивают венчиком из бамбука и пьют с листьями. Кстати, в Токио уже полседьмого утра.
И в скайпе Айко иной раз обрывала разговор на полуслове.
— Я тогда пойду.
Уходить не хотелось.
— Да я не гоню тебя. Надо проект обсудить.
— Может, ты выспишься, и…
— Мангаки не высыпаются. Пошли.
Айко встала быстрым легким движением.
Она была ни на кого не похожа, Айко. От японки отличалась разрезом глаз — не узким, а миндалевидным — и еще чем-то неуловимым. «Нет, не наша», — сказал бы любой японец. «Не наша», — повторил бы европеец. Но даже не внешность ее била в глаза.
Первое впечатление: сидишь на ступеньках дома, заткнув уши ipod’ом, и чувствуешь, как плеча касается рука. Поворот головы — ш-шах! — будто теплой волной окатило. И не в том дело, что она красивая, Айко, — хотя и это — просто есть в ней что-то дурманящее. Черные с отливом волосы, длинные, тяжелые, как в рекламе шампуня, — она подколола их перед едой, открыв легкий пушок на шее. Челка, падающая на глаза ровной линией, которую она откидывает коротким движением. Упрямые подростковые губы — и привычка теребить уголок рта кончиком языка. Худенькие руки. Манера стремительно поправлять сползающий с плеча бежевый шелковый халат; шлепанье по полу босиком; танец палочек в тонких пальцах. Но главное — нечто, у чего нет названия, хмелящее. Будто бы это запах.