– Сэр Джон, вам нужны имена преступников?
– А также место проживания, если оно известно, сержант, – коронер повернулся и кивнул в сторону Томаса, неподвижно стоявшего у борта второй телеги. – Сообщите все моему писарю, пусть он запишет сведения, как положено.
Солдат помедлил.
– Я еще хотел передать вам сообщение, коронер. Городской глашатай говорит, что у него, возможно, есть кое-какие сведения об убитом в Вайдкоуме.
В закрытом от внешнего мира обществе Эксетера, где каждый житель был профессиональным сплетником, новости распространялись быстро. Уже все знали о том, что в пятнадцати милях от города на берегу ручья обнаружен человек, убитый ударом кинжала в спину.
– И что это за сведения? – требовательным тоном спросил Джон.
– Не знаю, сэр. Странствующий каменщик сказал глашатаю, что хотел бы поговорить с вами. Он работает в соборе.
Развернувшись на пятках, сержант вернулся к своим прямым обязанностям.
Пока Джон размышлял над развитием событий, связанных с таинственным убийством в Вайдкоуме, перед ним разворачивался последний акт драмы.
Палач, который в остальные будние дни, кроме вторника и пятницы, работал мясником на бойне в Шамблс, поднялся по грубой лестнице, прислоненной к перекладине виселицы, и спустил вниз две петли, обмотанные вокруг деревянного бруса. Затем он ловким движением просунул под поручни телеги доску и сам перебрался на телегу. Джон услышал, как разом смолкла толпа зевак. Палач распутал веревки, которыми осужденные были привязаны к поручням, но не освободил им руки. Повинуясь его команде, старик встал на доску, а мальчишку палач поставил на нее собственноручно. Мальчонка едва слышно поскуливал, огромными глазами глядя на отца с матерью, жавшихся к краю толпы. В выражении его лица перемешались немая мольба и непонимание.
Вместе с солдатами на место казни пришел и священник, и теперь он выступил вперед и принялся читать что-то неразборчиво по-латыни, держа перед собой книгу. Судя по тону, он относился к происходящему как к неприятной и неизбежной рутинной работе, для которой из епархии отряжают кого-нибудь каждые вторник и пятницу. Палач надел петлю на шею старика и затянул ее потуже. Затем проделал то же самое с мальчишкой, который, очнувшись, вдруг пронзительно закричал, и его крик слился со стенаниями матери, чье сердце разрывалось от горя. Толпа не издавала ни звука, но когда палач соскочил с телеги и хлестнул плетью по крупу кобылы, над людской стеной поднялся низкий, животный гул.
Кобыла, точно так же, как и священник, привыкшая к исполнению незамысловатых обязанностей, резко дернула с места. Гул в толпе нарастал, и когда приговоренные сорвались сначала с доски, а потом с тронувшейся телеги, выехавшей из-под виселицы, над окрестными лугами разнесся почти оргазмический стон.