Неделю назад прочла Вашу книгу «Одиночество в Сети». К сожалению, это не благостная книга, оставляющая в блаженном состоянии забытья. А так хотелось прочесть именно такую книгу.
Я как раз размышляла над тем, не создал ли кто прецедент в Штатах и не обвинил автора книги в том, что он не поместил на первой странице предупреждения: «Книга не предназначена для лиц, вышедших из депрессивного состояния», так же как они пишут: «Кошку в стиральной машине не мыть». Думаю, я смогла бы выиграть такой процесс против Вас. «Из всего, что вечно, самый краткий срок у любви…» — ведь эта сентенция всего не объясняет. Я же думаю наоборот: любовь может длиться вечно, все зависит от того, как мы определяем ее, ведь любовь несчастная и неразделенная длится дольше, только причиняет боль и поэтому известно, что она все еще есть. Ее симптом — одиночество после. Возможно, что самое краткосрочное — счастье.
Моя сестра говорит, что это самая грустная книга в мире. Я было хотела с ней не согласиться, но почему-то на память не пришло ничего более грустного из прочитанного в последнее время. Видимо, потому, что, как правило, действие происходит в прошлом и нужно какое-то время, чтобы вспомнить, что автор давно умер или что события описываются давние и отдаленные. Хотя несколькими днями ранее я дочитала «Утверждает Перейра» Антонио Табукки — книгу тоже грустную. Грусть в ней ощущалась, но как грусть ностальгическая. Были и причины «растрогаться, но не взволноваться всем существом»: автор итальянец, действие происходит в Португалии в 1938 году, а читала я в переводе на испанский. Правда, умилил меня трамвай в Лиссабоне (в Португалию я влюбилась два года тому назад), но не до слез. Не хочу обвинять автора в нехватке реализма, да и не знаю, только ли современный реализм в состоянии опечалить. А Вы меня опечалили. Я очень хотела бы «уметь справляться с грустью в среднем за 24 часа». И не хочу верить в виртуальную реальность, хоть иногда мне одиноко и иногда я в Сети, а она затягивает, потому что становится реальной. Как аргумент против утверждения сестры я стала искать хоть какой-нибудь по-настоящему счастливый персонаж, и может, моя интерпретация неверна, но лишь толстая негритянка из Нового Орлеана, играющая на ударных и готовящая еду, показалась мне счастливой оттого, что она готовит еду и играет. Я искала элементы, уводящие Вашу книгу от реальности, но, к удивлению, Его образ благодаря Вам даже слишком реален. И нереальным мне представлялся факт, что все обожают Воячека и у каждого есть книга Рильке, потому что мир состоит не из двух творцов, а вкусы бывают разные, а здесь совпадений больше, чем пара. Это не значит, что я не люблю Воячека. Но он бросается в глаза. В глаза бросается также пьяное Сердце женщины, спорящее с Ее Разумом. Откуда она знала про допамин и катехоламин? Ведь это была грустная и пьяная женщина без докторской степени! (Я простила Джениффер ее знание химического состава спермы.) Эти детали уводили от реальности (что, впрочем, не значит, что они делали мир магическим; они лишь напоминали, что это роман, а не мир), поскольку тогда разные образы сливались в один — в Ваш образ. И Она была без имени, кроме того, что оно было красивым, да что там, каждая могла ею быть, каждая… Почему у Нее не было имени? Печальнее всего становилось, когда повествование было ближе к правде или, скорее, к правдоподобию.