— Нору — в смысле роман, или Нору — в смысле саму Нору?
— Саму Нору мне тоже жалко. Хорошая девушка, нo автор у нее разгильдяй разгильдяем. О!!
Росси поперхнулся ухой.
— Что случилось? — безнадежно спросил я.
— Дарю идею!
— Какую?
— У тебя в первой тетради Нора выдумала наш мир со всеми прелестями, включая наш родной Очен и эту самую таверну, так?
— Ну.
— Допустим, что Нора эту выдумку записала. Тогда получается, что на Земле теперь есть книга, где живем мы с тобой. Пусть тогда Марек прочтет ее и попадет в Очен!
— Зачем? — Идея была интересная, нo я отвечал Росси его же оружием.
— Как так — зачем? Проблема у них на Земле не в том, что Магду убили. Проблема в том, что у них автор — таракан разгильдяйский. Вот пусть Марек и явится сюда. С автором разбираться.
Я начал соображать, что бы ему такое остроумное ответить, нo все мои мысли заглушил истошный ор Матшеха. Он несся к нашему столику, потрясал руками и кричал:
— Господин Иермет! Господин Доджоросси! Господа! Выходите срочно! Там такое!…
Неуклюже взмахивая руками, мотаясь из стороны в сторону, как пьяная ворона, Володя Киршфельд подлетал к книготорговцу Дато Сионидзе. Дато было не до оценки художественности полета: он замирал в оцепенении и ужасе, и тогда Володя спокойно освобождал его кровь. Кровь проливалась, Сионидзе с облегчением умирал, а удовлетворенный Володя просыпался, потому что это, конечно, был только сон. Правда, он повторялся каждую ночь уже в течение недели, и Володя с интересом замечал, что сон ему начинал нравиться. А наедине, без свидетелей, он пару раз смог полминуты продержаться в воздухе. При родителях тоже пытался, но не получилось. К счастью, он не предупредил их, что именно он хотел продемонстрировать: и без того в психическом здоровье сына сильно сомневались.
Конечно, они видели, что Галина с Володей поссорилась и переехала к своему работодателю; конечно, Володя рассказал им, что Галина на пару с этим работодателем убили его Магду; нo беда в том, что в Магду они не верили. Да, они вспомнили блондинку, сидевшую рядом с ними на концерте «этого молоденького, который про Бригитту пел: Артур, кажется, Балагуров, так?»; нo об их романе он им, естественно, не рассказывал («Волыня, а ты уверен, что ты не фантазируешь?»), а на разговоры об убийстве однозначно реагировали неверием и испугом: «Волынечка, пожалуйста. Тебе же двадцать два года скоро. Когда ты был мальчиком и играл с Норой в волшебную страну, мы ничего не говорили, — ну, дурачок в капюшоне, нo свой же! — хотя, в принципе, это было немножко инфантильно. Совсем немножко, ну признайся, ладно? Тебе тогда было семнадцать лет, а в семнадцать лет дядя Макс уже ушел добровольцем на фронт, покойный деда Боря уже в пятнадцать пошел работать на токарном станке, когда его отца забрали…»