Ольга Антоновна выскочила из комнаты, слезы текли по ее лицу. Не она ли отдала всю себя воспитанию сына? Не она ли отказалась от нового замужества, карьеры, личных интересов – для того, чтобы все свое внимание посвятить дорогому Ваденьке? Не она ли с таким трудом дала ему высшее образование, тянулась изо всех сил, отказывая себе в каждой мелочи?
– Я принесла себя в жертву Вадиму, – шептала она, поливая оладьи вишневым вареньем. – Я живу только его жизнью, а он не допускает меня в свою душу! Где же его сыновняя благодарность? Где признательность за мою любовь, за мою преданность?
Она села на табуретку у окна и расплакалась в голос.
Вадим слышал ее рыдания, но они вызвали у него только глухое раздражение…
В красильном цехе, который удалось-таки отыскать Багирову, резко пахло химикатами, а шум стоял такой, что приходилось кричать. Маруська, бойкая бабенка лет тридцати, охотно отвечала на вопросы Багирова.
– Адвокат? – вначале удивилась она, рассматривая его удостоверение. – А что с Жорой? Посадили?
– Ну почему сразу «посадили»? Просто… у гражданина Пилина возникли э-э… некоторые неприятности с законом.
Он нарочно изображал респектабельного, знающего себе цену юриста – женщины, подобные этой Маруське, буквально тают при таких мужчинах. Сожительница Пилина мгновенно повелась на его уловку: глазки заблестели, голосок задрожал. Она даже не сообразила, откуда у ее алкаша-Жорика деньги на такого адвоката.
«Дуреха, – решил для себя Багиров. – Из тех, что терпят от мужиков все, даже мордобой. Лишь бы «милый» был рядом, засыпал под боком, молодецки храпя. А то, что пьет – дело привычное, и дерется – не страшно. Главное – не забил бы до смерти».
– Георгий Пилин проживает у вас?
Выпуклые, коровьи глаза Маруськи наполнились слезами.
– Н-нет… он… жил у меня, тут, недалеко, в общежитии. Нам хорошо было. Жора даже деньги приносил. Он на заправку устроился работать! А потом… подрался с кем-то, его и… уволили. Он в тот день домой вернулся сам не свой. Убью, – кричал, – гадов! А каких гадов? – она заплакала, вытирая щеки грязными ладошками. – Все проклинал кого-то, бесился… Я уж подумала, сдурел мужик, допился до чертиков. Но он к утру оклемался, послал меня за водкой – опохмелиться, значит. Выпил… закусил огурцом и говорит: прощай, Маруся, отправляюся на смертный бой. Кому-то одному из нас не жить. Или мне, или ему! «Кому это? – спрашиваю. – Ты чего задумал, Жора? На зону захотел? У тебя уже одна судимость есть!» Аон зыркнул на меня пьяными-то глазищами, плюнул, да и вышел вон. С тех пор я его не видела.