— Отправляетесь в свою Африку? Ну, ну! А вот я — остаюсь здесь. — Подмигнул стоявшему рядом с ним усатому боцману. В тоне старика снова была бравада. И я подумал, что она ему нужна для того, чтобы постоянно все видели и чувствовали: он, Борис Моисеевич, здесь свой в доску, подлинный, одесский. Замечал ли старик своими увядшими глазами, что в ответ на его шуточки в других глазах вместе с улыбкой проступает порой грусть?
— Ты, Моисеевич, сам бы прошелся по Африке чуток, — простуженно прогудел боцман. — Два дня здесь стоим, а ты ни шагу по твердой земле. Нехорошо. Ноги послабеют.
— Послабеют! Ноги послабеют! Вы слышите! И он о моем здоровье! Может, мне еще выпить стакан гранатового сока? А? — с шутливым гневом воскликнул старик и даже замахал руками. — Ну, ладно, ладно! Пройдусь по вашей разлюбезной Африке, раз сам боцман приказывает. Боцман здесь начальство.
Он взглянул на меня:
— Можно я вас провожу до портовых ворот?
Мы спустились по трапу на замусоренный асфальт пирса. Несколько шагов отошли и оглянулись на судно — оно густо сияло огнями, и казалось, что сегодня на нем праздник. Прошлись вдоль борта. С верхней палубы доносилась музыка, в открытые иллюминаторы нижнего ряда было слышно, как на камбузе гремят посудой.
— Красивый пароход! — сказал Борис Моисеевич и сам себя поправил: — Лайнер!
Помолчал.
— Помню, как в Одессе в наш порт пассажирские приходили. Они были похожи на утюги и дымили, как самовары. А мы, мальчишки, мечтали проскользнуть на борт мимо вахтенного у трапа и уплыть куда-нибудь далеко-далеко…
На корме крупными рельефными позолоченными буквами был обозначен порт приписки: «Одесса». Мы молча постояли у кормы. Пахло морем, было слышно, как поскрипывает на причальной тумбе петля нейлонового швартового конца.
— Хотя вы и не одессит и в этом ваш недостаток, но вы в любую минуту можете взять и поехать в Одессу. Когда вам только вздумается… В любую минуту!
Он опять шутил, но шутил тихо и грустно и глядел при этом куда-то в сторону, словно говорил вовсе не мне, а какому-то другому, должно быть, придуманному им оппоненту, с которым давно вел нелегкий спор.
Не торопясь снова прошлись вдоль борта, но теперь уже направляясь к портовым воротам, возле которых стояла моя машина. Когда поравнялись с лежащей на асфальте пирса огороженной веревочными леерами нижней площадкой трапа, Борис Моисеевич вдруг сдержал шаг, быстро обернулся ко мне:
— Вы знаете, что такое последняя ступенька трапа? А? — и сам себе ответил убежденно: — Нет, вы не знаете, что такое последняя ступенька трапа! И не приведи бог вам это узнать!