Гора не столь уж высока, метров сто, но какой простор открывается с ее вершины! За моей спиной мягко горбятся покрытые древними лесами хребты острова Уполу, внизу у подножия Ваэа ярко высвечены солнцем красные черепичные крыши Апии. Над городом висит голубоватая дымка — это отдает влагу перенасыщенная дождевой водой земля.
Мне не просто было подняться на эту вершину. Местные жители не советовали — после дождевой воды дорога опасная. Но я все-таки решился. Я должен был побывать на вершине горы Ваэа! И вот стою здесь возле мраморной плиты. На плите выбита строфа стихотворения на английском:
…На камне моем вы напишете так:
Здесь его дом, его давний маяк,
Из долгих скитаний вернулся моряк,
Охотник из чащи лесной…
И крупными буквами такое знакомое с детства имя: «Роберт Льюис Стивенсон».
Здесь, на Уполу, неизлечимо больной писатель провел последние годы своей короткой жизни, здесь похоронен. Вот где он нашел свой «Остров сокровищ»!
Я стоял на вершине горы у самого берега тропического острова и вглядывался в вольный простор океана. И вдруг разглядел в нем крошечную точку на горизонте. Она медленно приближалась. Становилась крупнее, отчетливее. К острову подходил корабль.
Может быть, он из России?
Однажды мне довелось побывать в Туапсе. У причала вдруг увидел очертания знакомого судна. У меня сжалось сердце. Это была «Украина». Жив еще старый теплоход, по-прежнему трудится, по-прежнему шлепает по волнам на своих недолгих трассах от одного черноморского порта к другому. Я, не раздумывая, взял билет до Сочи и по трапу поднялся на борт судна. Побродил по его палубам, заглянул в салон первого класса, нашел знакомый диван — обивка на нем была уже новая, яркая, в модном пластике.
Теплоход медленно, неуклюже, по-стариковски устало отваливал от причала, словно ему не очень-то хотелось расставаться с покоем твердой земли. Внизу на пирсе стояла юная тоненькая девушка в белом платье, махала рукой и кричала: «Счастливого плавания!» Это напутствие предназначалось парню, который на баке помогал матросам свертывать швартовы. Головы матросов украшали полинявшие под солнцем и ветрами фуражки с золотыми якорьками над козырьками. На пареньке была такая же фуражка, только совсем новенькая, и якорек на ней полыхал огнем.
Когда судно вышло в море, юноша, проходя по шлюпочной палубе, увидел меня и, сдвинув брови, строгим голосом сделал замечание:
— Не свешивайтесь, гражданин, над бортом! Это, извините, не пруд, а море!
Мускулы на мягком юном лице были напряжены, оттого лицо казалось суровым и недоступным. Только глаза подводили — в блеске соперничали с золотым якорем над козырьком. Они еще слишком мало видели.