Мадемуазель Ариадна высказывала свои продиктованные женской недоверчивостью возражения, разыгрывая при этом защитницу обреченного. Ее отец предпочитал отмалчиваться: в глубине души он полагал, что и на этот раз в его распоряжении группа дополняющих друг друга политиков. Он, пожалуй, даже не покривил душой, когда, предложив гостю осушить бокал «мерсо», он поставил свой и сказал:
— Мне очень больно, мосье Кош, что в такой момент приходится требовать от вас дополнительного напряжения. Но вы абсолютно необходимы на сегодняшнем послеобеденном совещании. Я поеду туда с вами, чтобы в случае надобности сразу подписать бумаги.
Ничем, кроме скорбного молчания, г-н Кош не мог выразить протест.
— Отец, — вмешалась мадемуазель Ариадна, — позвольте же мосье Кошу достойно…
— Мосье Кош и горе мосье Коша несомненно выше условностей, если ты имеешь в виду перерыв в работе по случаю траура. К тому же на таком расстоянии траур совсем не то что…
В Антверпене совещание у адвоката продолжалось очень долго; была подписана целая гора выгодных для г-на Амбера договоров: новорожденная фирма «Амбер и Ле» издала свой первый крик. Они смогли уехать из Антверпена только после десяти вечера, отужинав в опустевшем к этому часу ресторане. Добравшись до глубокого кожаного сиденья автомобиля, г-н Кош сразу задремал. Перед тем как погрузиться в забытье без снов о Дезире, он вспомнил, что на второй вечер во время той далекой парижской проделки, вернувшись из театра, он позорно уступил вот такому же мертвому сну, который лишил его еще одной ночи любви с Мадлен.
На следующий день, в субботу, выйдя в это чудесное райское утро на порог своего дома, человек в черном увидел, как к нему в очередной и последний раз направляется другой человек в черном, с малиновыми отворотами на рукавах, с отливающим золотом медным рожком на воротничке и, едва заметив его, достает из сумки почтовую открытку с режущим глаз голубым небом. Какое неудобоваримое сочетание цветов! Мадлен прикрыла бы глаза рукой с длинными пальцами. А эти грязноватые лацканы, эта лоснящаяся от долгой носки куртка… Золотой отблеск меди, пурпур и голубизна во вкусе янки — все это складывалось в невыносимое сочетание, кричащую дисгармонию, отметил он про себя. Затем быстро вошел в дом, чтобы рассмотреть орфографические ошибки Дезире, которые так помогали ему представить ее себе.
Ошибки не было ни одной. Она писала из гостиницы-ранчо, расположенной, вероятно, с другой стороны этой появившейся накануне Долины Смерти, которая во второй раз была представлена на лицевой стороне открытки пейзажем, похожим на первый, состоящим из ущелий песочных и бурых тонов, придавленных неизменным индиго. Они провели целый день в этих горах; на следующее утро должны были поехать в Санта-Барбару. И надо же было, чтобы опять повторилось роковое название, уже начертанное ею на открытке, полученной вчера. Санта-Барбара… Текст заканчивался словами, удивившими его, ибо он уже не ожидал, что она когда-нибудь хоть словечком обмолвится о своем счастье;