Теперь своими прилежными руками она удерживала открытку с двух сторон, два указательных пальца — параллельно друг другу, два больших пальца — вдоль нижнего ее края, соприкасаясь, так что с трех сторон рама из плоти обрамляла чудовищную небесную голубизну фотографии. Г-н Амбер спал тихо, будто не дыша, его красивая седая борода лежала неподвижно, как на надгробии. В какой-то момент г-н Кош усомнился, действительно ли он спит, не слушает ли он, притворяясь спящим, чтобы не помешать объяснению, которое в этой напряженной тишине казалось важным.
— Я очень любила Дезире, уверяю вас. Мы были свидетелями ее рождения, и она была такая очаровательная, такая грациозная и непосредственная… А вы, мосье Кош, вы ее отец, я знаю, что в ней была вся ваша жизнь. Ваша к ней любовь — совсем иная сила.
Опять наступила пауза, мгновение тишины, как во время мессы, перед тем как ударит колокол.
— Я убеждена, мосье Кош, убеждена, что с моей помощью — я ведь так давно ищу путь к умершим — вы смогли бы благодаря силе вашей любви найти Дезире там, где она находится, поговорить с ней и услышать ее. Я готова, мосье Кош, посвятить свою жизнь этому деянию, быть рядом, вместе с вами, и жить для Дезире.
Она соединила обе ладони, и они полностью закрыли голубое небо Америки, распростертое на столе. Г-н Кош явственно ощутил на своих собственных ладонях холодок от соприкосновения с глянцевой поверхностью открытки и понял, что может чувствовать вместе с ней и через нее. Она заговорила по-прежнему тихим и более торжественным голосом:
— Я прошу вас, ничего не отвечайте сегодня, подумайте. Я вам делаю такое предложение, мосье Кош. Я готова жить с вами, чтобы устранить разделяющую нас дистанцию и чтобы преодолеть дистанцию, отделяющую нас от Дезире.
Она медленно отняла руки, и вновь показался американский пейзаж с голубой каймой неба. Мадемуазель Амбер протянула стопку г-ну Кошу. Слой жира, появившийся от затворнической жизни, утяжелял щеки, обрамленные тусклыми пепельными волосами. Растянувшиеся ткани были испещрены точками больших пор. Глаза нежно-голубого цвета, будто бы полинявшие под влиянием утомительных ночных бдений, светились добротой.
Г-н Кош спрятал пачку открыток в левый внутренний карман пиджака, поклонился так, как делал это, уходя после доклада, — сначала мадемуазель Ариадне, затем хозяину, который, кажется, действительно спал, — и торопливо вышел на цыпочках.
VI
Кто он, этот одетый в траур пятидесятилетний человек, суетливо семенящий в понедельник, 8 июня, при ярком свете необычного летнего утра по гравию аллеи, засаженной рододендронами и ведущей к конторам, кто он — жених или потенциальный компаньон владельца будущей фирмы «Кош, Амбер, Ле и К°»?.. Он и сам этого не знает. Впервые после случившейся трагедии он очень плохо спад. Стоило ему закрыть глаза, и в нем совершался какой-то страшный скачок к надвигающемуся кошмару: огромная фигура гипсовой жрицы протягивала к нему обе руки, сложенные, как три стороны одной рамки, указательные пальцы — параллельно, большие — соприкасаясь, и фигура увеличивалась, как на киноэкране. Затем начинало болеть сердце: сначала казалось, что у основания шеи на артерию надавили пальцем, затем от левой кисти мурашки бежали к предплечью и начинался сбивчивый галоп сердцебиения… Нужны были бы пилюли, которые мадемуазель Амбер совала ему в карман всякий раз, как ее отец или она сама ощущали сердечную астению — она вроде так это называла. И всякий раз, придя домой, он немедленно выбрасывал их в корзину в знак протеста. В эту ночь он до рассвета жалел о пилюлях, вставая с кровати, где его поджидал страх, затем снова укладываясь, когда воспаленные бессонницей глаза непроизвольно закрывались.