Наташа знала об этой причуде Николая. Он сам, подсмеиваясь над своей странной привычкой, рассказывал ей, что особенно хорошо ему думается на крыше их старого сталинского дома. У него имелся ключ от чердака, и когда ему надо было что-нибудь спокойно обдумать, он забирался наверх и, словно взлетев над шумной, суетливой Москвой, погружался в свои мысли. «Мой сад камней» — так в шутку называл он открывавшийся с самой верхотуры затейливый узор из бесконечных — до самого горизонта — разномастных зданий, крыш, антенн и труб.
Наташа взлетела на последний этаж. Тяжелая металлическая дверь, ведущая на чердак, была приоткрыта, и она, с бешено клокочущей в висках кровью, задыхаясь от внезапно нахлынувшего невероятно сильного волнения, шагнула в пыльную, затхлую темень. Наташа на ощупь пробиралась все дальше и дальше, мимо грозно гудящих моторов лифта, через какой-то хлам сваленные грудой железяки, тряпье, обрезки труб, ящики и коробки — туда, откуда еле сочился слабый свет ночного города.
Выбравшись, наконец, на вольный воздух, огляделась. На самом краю крыши, у невысокого парапета, стоял, опустив голову, Николай. Он казался таким одиноким, неприкаянным и печальным, что от нахлынувшей к нему жалости у Наташи перехватило дыхание, сердце сжалось в комок и на глаза навернулись слезы. Она ступила на густо заснеженную кровлю, сделала один неуверенный шаг, другой, и вдруг…
— Коля!!! — сдавленно вскрикнула она и, разом позабыв обо всем на свете, опрометью кинулась вперед.
Мгновенно оглянувшись, словно только и ждал этого окрика, он рванулся ей навстречу.
Она прильнула к нему, изо всех своих сил прижалась к его груди, уткнувшись носом в мохнатый свитер, пахнувший почему-то яблоками.
— Я… я… — тихо всхлипывала Наташа, не поднимая головы. Она не знала, как сказать Коле о том, что не переставала думать о нем ни на минуту, что сходила с ума от тоски, то ждала его, ждала не три этих бесконечных дня, а всю свою не самую гладкую жизнь, что он ей бесконечно дорог и очень, очень нужен…
Николай осторожно отстранился и поднял ее лицо. Пристально глядя в заплаканные глаза, он негромко произнес осевшим от волнения голосом:
— Наташа, милая моя, хорошая… Я люблю тебя!
Весь мир сжался в горошину и утонул в его глазах, и для Наташи уже ничего не существовало, кроме этих карих, влажно поблескивающих, неотвратимо приближающихся глаз. Пар его дыхания на мгновение слился с легким парком, срывающимся с ее губ и, чуть помедлив, без следа растаял в ночном новогоднем небе — их губы слились…
Время остановилось. Поцелуй переходил в поцелуй, они не могли оторваться друг от друга ни на мгновение, словно позади были долгие годы невыносимой разлуки. На открытой всем ветрам крыше старого дома, на колючем новогоднем морозце, утопая в глубоком снегу, — они не замечали ничего этого, слившись в единое и неделимое целое.