— Билли был по-настоящему счастлив.
— Я знаю. Он получил своё пирожное с Микки Маусом.
— Джоанна…
— Я сделала потрясающий вечер для детей. Вот и всё — потрясающий вечер для детей.
— Идём в кровать.
— О, конечно. Весь этот бардак может подождать до утра. Потом я за него возьмусь.
Они легли спать, не обменявшись ни словом. Поднявшись ночью, она зашла в спальню Билли, где он спал со своим «народом», как малыш называл медвежонка, собачку и Энли-Лохматушку. Пол был завален следами дневного празднества, россыпью деталей из конструктора «Тинкер-Той» и боулингом, который знаменовал его четырёхлетие. Ей захотелось разбудить его и сказать: «Билли, Билли, пусть тебе будет не четыре года, а всего годик, и начнём всё сначала, и я буду играть с тобой, и мы будем смеяться, и я не буду больше так много кричать на тебя и воевать с тобой, и я буду обнимать тебя и тискать, и целовать, и сильно-сильно любить тебя, и эти ужасные два года будут не такими ужасными, и я буду твоей любимой мамочкой, и в три года ты будешь чудесным малышом, и в четыре, и ты уже станешь моим маленьким мужчиной и будешь на улице держать меня за руку, и мы будем болтать обо всём на свете, и если я даже буду не самой лучшей матерью, я не могу быть ею, я буду стараться, Билли, уж ты поверь, и я буду заботиться о тебе и любить тебя изо всех сил, и нам будет очень весело — я в самом деле попытаюсь, если мы сможем начать всё сначала, Билли», — но она ушла на кухню, чтобы её слёзы не разбудили малыша.
Она начала копить обиды в свой адрес. Каждый раз, как она спорила с ним или же он её раздражал, что было неизбежно, когда имеешь дело с растущим четырёхлетним организмом, она видела в этом доказательство того, что она плохая, что она никуда не годится для него, и, заводя себя, она начинала думать, что он не любит её, Она начала копить обиды и на Теда. Каждый раз, как он делал что-то неподобающее, например вешал грязную рубашку на спинку стула, это было лишним свидетельством, что он родом из Бронкса и что от этого не избавиться. Если он говорил о работе, то рассказывал о ней безостановочно, типичный мужской шовинист. Не важно, насколько он, по его мнению, старался ей помогать, всё по-прежнему лежало на ней, весь дом — одного его хватало, чтобы у неё не проходило чувство обиды, ибо ежедневная беготня по магазинам, каждый рулон туалетной бумаги, который приходилось ей покупать, воспринимались ею как личное оскорбление. На её же плечах лежала и организация обедов для гостей, когда выпадала их очередь — она составляла меню, покупала продукты, готовила — Тед занимался только напитками, большое дело, а Билли вечерами болтался под ногами и хныча просил сока; Тед ни на что не обращал внимания, всё давило на неё, эта ужасная тяжесть, вес которой она ощущала каждодневно, сыпь не покидала её, и ночами она лежала без сна, расчёсывая её до крови.