Не понял он ничего, да это и ясно, это только Адель понимала - плоть неважна, плоть, если честно, вообще - преграда для движения, она ж теперь легче делает повороты, управляет пространством, держит вертикаль "баллон", так это в балете называется, эта самая воздушность, которую еще зовут - как? - возвышенностью, теперь, когда меньше груз тела, она обвенчана со своим движением. И вот этим жертвовать во имя каких-то кретинов?
"Вы, должно быть, весите фунтов девяносто".
Она пожимает плечами.
"Но вам повезло. Следующая суббота. Что-то типа прощальной вечеринки. И заказчик из всего альбома выбрал вас. Именно вы ему нужны, так и сказал".
Снова пожатие плеч.
"Он хочет, чтобы вы приехали пораньше, может, нужен экстра-особый танец, приватно, он знает - прикасаться запрещено. Что-то вроде подарка для почетного гостя, понимаете? Так что вас ждут к восьми", - и он протягивает карточку, стандартную картонку, три дюйма на пять, адрес, телефон.
Адрес и телефон Эдварда.
"Слушай, мне, ну это самое, мне бы резинку или вроде того. У тебя есть?"
"Нет".
"Эй, да у тебя ж, типа, КРОВЬ ИДЕТ, есть у тебя прокладка или вроде того?"
Ответа нет.
"Надо было тебе тогда деньги у меня взять", - Эдвард заявляет это сразу же, она еще на пороге стоит, только войти собирается в его квартиру, туда, где библиотека - фальшивка наглая, книжки на полках стоят, ни разу не читанные, на полках - лягушки хрустальные, дебильные, и приземистые яшмовые самураи, и бронзовые красавицы с рубиновыми очами. "Дерьмово выглядишь, даже хуже, чем прошлый раз, даже хуже, чем это гнусное полароидное фото в альбоме... Я так понимаю, с работой у тебя сейчас не очень? И ВОТ ТАК ТЫ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ СЕБЕ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ ТАНЦЫ?"
Она пожимает плечами.
"С балетом, значит, уже кончено?" - и он наполняет бокал вином, один бокал, для себя, потом вроде передумал, налил и в другой, давай, на здоровье, не жалко. Жалкая работница по найму, вроде горничной, вроде мальчишки-рассыльного, вроде проститутки. "Мужик, с которым я общался, говорил, что сексом с заказчиками ты не занимаешься, точно?"
"Я танцую", - шепчет она. А комната не изменилась, ни капельки, и свет такой же, как был, и запах даже, и, ясно, в спальне простыни на кровати мягкие, гладкие, нежно-алые. "Я захожу - и сразу танцую".
"Голая".
"В трусиках".
"Ветерок на трусиках", - и он отхлебывает из бокала. "А под эту песню станцуешь? Устроит тебя ритм?" И вдруг "О-о, Господи", - с ужасом, с отвращением, это она пальто расстегнула, - "Господи Боже, да ты глянь на себя. Тебе же к врачу надо, ты же кожа и кости!"