Он встряхнулся, окинул комнату пристрастным взглядом… И вдруг сник – кабинет лорда Кэвендиша живо напомнил домашнему духу маленькую гостиную в замке Максвеллов. Ту, в которой обычно по вечерам собиралась вся семья: лэрд Вильям в углу за столиком разбирал бумаги, его супруга шила, а Нэрис – тогда еще угловатая смешная девчонка – сидела на низенькой скамеечке у камина с какой-нибудь книжкой. Вот так же, как сейчас, потрескивали поленья, пахло сургучом, кожей и старым добрым виски из графина, который по глоточку тянул хозяин дома. А он, брауни, сидя в укромной нише за стенной панелью, тихонько грыз коврижку или орехи – смотря что Нэрис удавалось потихоньку стянуть за ужином… Потом девочка выросла, вышла замуж, и такие вот безмятежные семейные вечера стали редки – первое лето после свадьбы Мак-Лайоны провели в Хайленде, а сменившую его осень и зиму – в Стерлинге, при дворе. Но они все же старались при первой возможности навестить родителей. И тогда прошлое возвращалось: все тот же прерывистый гул огня в камине, скрип пера, звон хрустальной пробки графина, шелест шелка в руках госпожи Максвелл, шорох книжных страниц и негромкий голос Ивара, которого на этих посиделках обыкновенно просили рассказать что-нибудь занятное – в конце концов, повидал он в своей жизни немало… А за той же дубовой панелью все так же, с каким-нибудь сладким гостинцем в лапах, сидел брауни. Сидел и тихо наслаждался своей причастностью к этому маленькому уютному мирку, скрытому от чужих глаз. Мирку, над которым, как ему тогда казалось, даже время не властно… И который разлетелся вдребезги, когда один пиратский корабль налетел на рифы в открытом море.
Домашний дух прерывисто всхлипнул и, стащив с головы колпачок, плюхнулся на ковер у каминной решетки. Мир никогда не будет прежним. И этот дом, эти люди, даже эта малышка с небесными глазами – они никогда не станут ему, брауни, родными…
– Ой, тошнехонько-о-о… – срывающимся голосом завыл хранитель осиротевшего очага, уткнувшись мокрой мордочкой в свой колпак и вцепившись обеими лапами в шерсть над ушами. – Кончено! Все кончено!.. Ничего уж не воротишь, не исправишь… И не видать мне теперь покою, горемыке полоротому-у-у!..
Всплывшая в памяти недавняя картина былого благополучия совершенно подкосила брауни. Все благие намерения вроде чистки дымохода и уборки паутины вылетели у него из головы в одно мгновение. Осталась только все та же гнетущая тоска да горе слезное, которое, как ни старайся, ничем не убавишь… Домашний дух, всхлипывая, как ребенок, отшвырнул в сторону насквозь пропитанный слезами колпачок и вскарабкался на кресло у камина. Рядом с креслом стоял круглый столик, а на столике – это брауни запомнил – лорд Кэвендиш оставил свою чашу. С бренди.