Вика машинально теребила край пледа и смотрела на заоконное мелькание.
— Как же потом? Я имею в виду, как вы виделись с отцом?
— А никак. Может быть, он писал, может, присылал подарки на день рождения. Мама не говорила. Он так был нужен, когда мне было четырнадцать, пятнадцать.
— Он жив? — помедлив, спросил Стемнин.
— Конечно жив.
— Откуда ты знаешь?
— Ему сейчас даже шестидесяти нет.
— Ну и что? Ты-то сама его искала?
— Слушай, чего ты меня терзаешь? Тебе удовольствие доставляет, не пойму?
Он снова заметил, как в гневе и печали разгорается ее красота, но боялся подойти, прикоснуться, точно эта красота раскалилась до температуры огненного прута. Пока Вика рассказывала, Стемнин страстно хотел возместить все, чего она недополучила в детстве. Игры, дружбу, внимание, сюрпризы, заботу, разговоры, защиту — все, что должен был дать ей отец.
— Между прочим, в следующий раз я плавала на корабле три года назад. Круиз по Средиземному морю. Барселона, Ливорно, потом Чивитавеккья, Сицилия, греческие острова, Хорватия и Венеция. Прикинь! И опять меня практически увезли от мамы.
— Кто?
— Друг. Ты не знаешь.
— Бывший?
— Почему бывший? А… в этом смысле. Нет, просто благодарный мужчина.
— За что благодарный?
— Я не говорила «благодарный». Я сказала «благородный». От Венеции я до сих пор без ума. Вот бы там жить! Ни одной машины в городе. Лодки, как велосипеды. Белье прямо над водой на веревках сохнет. Ну, думаю, хочу тут свои вещички вывешивать, — Вика засмеялась, — чтобы гондольеры проплывали, головы запрокидывали.
Благодарный мужчина отвлек Стемнина от мыслей о компенсации Викиного детства.
В постели, когда они лежали, тяжело дыша, она попросила его сбрить волосы на груди и под мышками. Даже не дождалась, пока выровняется дыхание, точно бегом несла ему важную весть. Так, мол, аккуратней. Что это было? Проявление заботы, желание улучшить данность ради него самого? Или признак неприятия его таким, какой он есть? Каждый раз, когда они встречались, Вика выискивала какую-то черту, которую она хотела бы в нем изменить. Эти замечания застревали в нем, но не отталкивали от Вики, только еще больше привязывали к ней, точно гарпуны. Боль и тревога рыхлили почву для любви.
Еще одним орудием привязывающей пытки были упоминания о «бывшем». И дня не проходило, чтобы Виктория не пожаловалась на Валентина (Стемнин был почти уверен, что это именно Веденцов, хотя имя ни разу не прозвучало), не укорила бы, не углублялась в причины разрыва. Стемнин ненавидел эти воспоминания и все же жадно слушал их, против воли приглядываясь к сопернику и изменнице. Да, всякий раз, как она вспоминала «бывшего», ее мысли принадлежали ему, а значит, она изменяла Стемнину.