Он звонил жене ежедневно, спрашивал о самочувствии. Этот вопрос вежливо заслонял другой: не лезешь ли ты в петлю, скучая обо мне? Однако по голосу было слышно, что Галя тоже повеселела и даже немного удивляется его звонкам. Оба были готовы вытаскивать друг друга из петли, но никак не совать туда голову опять.
В декабре подали заявление на развод. В ЗАГСе они так веселились, что сотрудница даже предположила, дескать, молодожены ошиблись дверью. Теперь оба несовместимых прежде переживания вины и освобождения заместились одним ровным сильным чувством — благодарности.
— Смеялись в ЗАГСе? — задумчиво произнес Томас Робертович. — У меня к вам серьезнейший вопрос, Максим Александрович. Насколько дурашливым… То есть, я хотел сказать, насколько веселым — я имею в виду вас обоих — хотели бы вы видеть последнее свидание?
— Что еще за дурашливое свидание? — насторожился посетитель.
— Вы ведь сказали, что в ЗАГСе шутили, смеялись, так? Причем говорили об этом с удовольствием. Мы можем устроить целый каскад… Нет, я не буду раскрывать карты — ведь для вас это тоже должно быть сюрпризом. Словом, мы могли бы сделать этот день очень веселым.
Максим Александрович задумчиво побарабанил пальцами по столу. После минутного молчания он произнес:
— Оно бы и неплохо, наверное. Но превращать в комедию… Женщине может не понравиться. Есть в этом какое-то неуважение к моменту. И к ней. Пусть будет весело, но пусть это будет не главное блюдо.
— Безусловно, воля ваша. — Отказываясь от уже понравившейся идеи, Баркин говорил несколько бодрее, чем нужно. — Но что мы сделаем главным? Красоту? Воспоминания?
Взяв себя за нос двумя пальцами, клиент произнес несколько гнусаво:
— Может, так — сбережение всего лучшего, что было?
Показывая полное понимание и восхищение, Томас Робертович энергично записывал что-то в свой огромный итальянский блокнот, похожий на антикварное издание восемнадцатого столетия.
Он хотел ее видеть. Не признавался себе, но, идя на работу, надеялся, что она окажется в их краях, так, случайно… При этом заставлял себя идти к другой станции метро по той дороге, где она точно не могла встретиться. Спускаясь или поднимаясь по эскалатору, принуждал себя смотреть под ноги, чтобы не встретиться с ней взглядом. Вот как он хотел ее видеть.
Время перестало мельтешить снежинками. Кто-то поставил сумерки на паузу. Жаль, что всей серости январского будня не хватало, чтобы затуманить сознание.
В чем он ошибся? Где выбрал неправильный поворот? Был слишком нежен? Слишком груб? Чересчур ревнив? Позволял много говорить о другом мужчине? Чувство вины подыскивало первые попавшиеся основания, не нуждаясь в логике: ведь он упрекал себя во взаимоисключающих недочетах.