Рубен Калловей, насытившись обильным ужином и насладившись выдержанным вином, лишь слегка удивился, когда хозяин дома, где он гостил, прервал его сонное умиротворение следующим заявлением:
— У меня есть серьезные основания полагать, что меня убьют, и я бы хотел обратиться к вам за помощью.
Вообще-то, Калловей ожидал чего-нибудь в этом роде. Не бывает бесплатного сыра или, как в данном случае, бесплатного уик-энда со всей прилагающейся кормежкой.
Калловей всегда радовался, когда жизнь преподносила ему что-то хорошее, а съеденный им только что ужин — от паштета с тончайшим хрустящим тостом до щедрой порции силлабаба[76] с последующим изобилием сыров — был настоящим праздником живота. При этом с сэром Исааком Прайсом Калловей был едва знаком — однажды пересекся с баронетом на какой-то помпезной университетский церемонии, — и теперь его разбирало любопытство, почему этот миллионер пригласил его к себе.
Впрочем, Калловей не был гордецом, да и его жалованье университетского лектора не позволяло жить на широкую ногу, поэтому он сразу согласился на этот визит. Отменив несколько консультаций с равно блистательными и безнадежными студентами, он быстро, насколько это позволяла его колымага довоенного производства, отправился в отдаленный йоркширский особняк.
После пудинга оба джентльмена перешли из столовой в библиотеку и расположились там у большого камина. Стены просторной восьмиугольной комнаты от пола до потолка занимали шкафы, заставленные самого разного рода книгами — от солидных томов в прекрасных кожаных переплетах до потрепанных книжек в бумажных обложках.
Пока они ожидали, когда Элмор, дворецкий Прайса, подаст кофе, Калловей изучал книжные полки. Как истинный книгоман, он наслаждался обилием эклектических коллекций, которые предстали перед его глазами. Они охватывали все темы, которые могли бы заинтересовать или развлечь думающего человека (именно таким Калловей и был).
Здесь были книга по философии, древней и современной: от Демокрита с афинянами и школой Платона до Гегеля, Кьеркегора и Рассела. Были на этих полках и классики, расставленные без какой-либо системы. Тома сочинений Диккенса и Скотта зажимали между собой несчастную Джейн Остин, в то время как расслабленный Джордж Элиот свободно прислонился к Уэллсу и Киплингу. Сестры Бронте делили полку только с Коллинзом. Французов и русских обильно представляли Дюма, Золя и Бальзак, стоявшие вперемешку с Толстым и Тургеневым.
Калловей увидел здесь работы по медицине и астрономии, ботанике и энтомологии. Множество книг Элеонор Омерод соседствовало с отменным изданием «Иллюстрированного естествознания» преподобного Вуда, стоимость которого Калловей оценил в свое жалованье за несколько месяцев. В отдельном шкафу стояли разнообразные версии «Тысячи и одной ночи». Там были не только широко распространенные переводы Бартона, Мэрдраса и Мазерса, но и английская версия раннего издания Галланда заодно с изданием Торренса 1838 года и коллекцией Пэйниса за 1882-й. В том же шкафу утомленный жизнью Боккаччо обменивался колкостями с вульгарным весельчаком Рабле.