Снова натянулась веревку, задрожала балка.
Контргруз словно собирался пуститься в обратный путь, но нет, даже не отрывался от земли.
Повешенный качался, словно какой-то безумный маятник.
Но меньше чем, через минуту, всякое движение прекратилось. Лишь что-то капало из штанин приговоренного.
Палачи поймали конец обрубаной веревки, за него подтянули журавль в начальное положение, вынули повешенного и тут же подвели следующего.
— Ай, бедныя…
Еще с час назад против этих самых людей дралось деревенское ополчение. Многие, кстати, положили головы. Еще полчаса назад хозяйки готовы были выцарапать глаза любому постороннему, кто прикоснется к их горшкам.
Но сейчас беззащитный приговоренный к смертной казни вызывал жалость.
— Шынок, шынок… — шептала скучающему часовому из-за ворот сарая бабушка. — А за шо их так?
«Сынку», которому было хорошо за сорок лет, почесал бороду, стриженную в последний раз, вероятно, кровельными ножницами.
— За шо… За грабеш-ш-ш…
В сарае одобрительно зашептались. Ишь ты, за грабеж вешают. Наверное, в войске порядок строгий. Верно, зря их свинцом встречали. Ну а то, что одеты как оборванцы, да ведь сейчас просто так мануфактуры не найти.
— А шо, у вас в армии грабить нельзя? — забрезжила смутная надежда.
— Можно. Но только по команде. А энти, вишь, не дождались…
Но на третьем приговоренном случился сбой. Когда тело отделилось от земли на пядь, раздался треск, словно от ружейного выстрела. Контргруз опустился на землю, но и край балки, к которой был подвешен приговоренный, на мгновение словно задумался и тоже пошел вниз.
Балка раскололась на две части, и приговоренный упал на землю. Рядышком рухнул обломок бруса.
В толпе бандитов зашептались, стали оглядываться на командиров: что будет дальше? Прикажут отпустить? Или, напротив, без затей вздернут на ближайшем дереве? Пристрелят? Иные говорили: Костылев сам по себе, наверное бы, отпустил. Да что там, может быть, и до виселицы дело не дошло бы в былые-то времена.
Но шут его знает, что в голове у этого колдуна. И виселицу эту шутовскую он придумал. У нашего-то человека хватит разума поставить лишь обычную шибеницу похожую на качели или «глаголь». В крайнем случае — «костыль». А так и вовсе вздернет приговоренного без затей на ближайшем дереве.
Все же негоже казнь в опыт превращать…
Но Лехто молчал. Так же не двигался и Костылев.
Палачи запоздало бросились поднимать лежащего на земле. Но скоро выяснилось, что попытки тщетны.
Третий приговоренный был также мертв. Не то сломало шею рывком в начале короткого, длиною в человеческую пядь, полета, не то его удушило во время этого самого взлета. А может, он просто умер от страха. Ведь бывает, что приговоренный к колесованию умирает от страха, не дойдя, пять шагов до эшафота. И палач колесует уже покойного. Но что с этого за удовольствие для почтенной публики?