— Все вздор, вздор и чепуха! Мы уже много чего прострелили нашими снарядами, не одно бревно, потолще, чем штурмфалы.
— Но здесь-то нам понадобится прострелить многие сотни бревен.
— Кто может прострелить одно, тот прострелит и сотню. Мы как раз и должны совершить нечто из ряда вон выходящее, это принесет нам честь и славу. Теперь запорожцам надо доказать, что они могут продолжать свою работу без малейшего риска.
Король взял под мышку свой боевой меч и вышел в поле, под град пуль. За ним следовал Маленький принц, бледный, но прямой и торжественный, словно отрок былых времен в праздничном шествии к жертвеннику.
Два толстых столба подобно кольям палисада были врыты в землю подле открытой траншеи. Тут король и остановился возле дегтярной плошки, свет которой открывал его крагу. Маленький принц пугливо поглядел на короля, и рука его, сотрясаемая едва заметной дрожью, скользнула по эфесу сабли вверх и вниз, вверх и вниз. Затем он вскарабкался на один из столбов и встал на нем, свесив руки. Тут некий унтер-офицер, которого прозвали Мортен-Проповедник, вскарабкался на другой столб. У него было смуглое, вырубленное лицо, черные волосы и медные серьги в ушах. Недвижно, будто две раскрашенные придорожные фигуры деревянных святых в какой-нибудь католической стране, стояли они, каждый на своем столбе, как два стража позади своего короля, а лютующие русские направили грубы, пушки и мушкеты на это необычное зрелище. Поскольку ни один из столпников не желал унизиться до того, чтобы первым слезть на землю, оба продолжали стоять в той же позиции. Кругом словно свистели розги и шпицрутены, словно завывала буря, а пушечные ядра подбрасывали в воздух песок и дерн. Все гремело и сверкало, земля дрожала, будто испуганная лошадь, и летали по воздуху мелкие камни и щепки.
— Король здесь! Сейчас его подстрелят!! — взревели солдаты и ринулись вперед, увлекая за собой запорожцев. Последние же снова схватились за лопаты и снова начали вырубать куски дерна, отрывая окопы, куда можно было лечь и укрыться от огня.
А король так и стоял в неверном свете смоляных плошек, Его Величество для князей и генералов, он же друг-товарищ для солдат, он же рыцарь с большой дороги, король и философ в одном лице. Весь день его посещали мрачные воспоминания. Вспоминал он Акселя Хорда, которого по нечаянности сам же и убил, и Клинковстрёма, друга юных дней, пораженного вражеской пулей. Не то чтобы ему недоставало кого-то из них, но и забыть их окровавленные одежды он тоже не мог. Когда ушей его коснулся свист пуль, в нем проснулось все богоборческое легкомыслие отроческих лет и прогнало прочь тягостные мысли. Он уже до дна осушил кубок военных приключений, теперь же напиток с каждым днем следовало все сильней посыпать порохом, чтоб не казался безвкусным. С тех пор, как шумные военные победы стали реже выпадать на его долю, он начал относиться к ним более рассудительно и трезво. Правда, он и теперь иногда заводил речь о том, что хотел бы стоять во главе больших государств, но для того, преимущественно, чтобы эти государства ежедневно поставляли ему сотни новых, храбрых воинов. Он ни на минуту не забывал, что каждое мгновение могло стать для него последним, раз уж наступала пора невезения… и сколь бы сильным ни было желание погибнуть героической смертью… Желание и рядом сознание, что все это в твоей власти, но вместо того потерпеть неудачу и стать посмешищем, потому что другие не хотят больше за ним следовать… Все это смела осень жизни своим ледяным дыханием. Он же хотел попытаться еще раз, хотел доказать, что и по сей день остается избранником, взысканным милостью Божьей. Но, ежели он заблуждается, тогда лучше всего ему пасть, как последнему солдату.