Фабиан продолжал:
— Что мне за дело до какого-то сумасброда Ромео и его Юлии! Любая парочка, достаточно молодая и достаточно беспечная, с одинаковым успехом попадет в ту же самую историю, стоит только влюбленным дать волю своему сладострастию. Нет, покажи мне этого сумасброда и его возлюбленную, пробудившихся к сознательной жизни и покидающих сад плотских утех, чтобы служить друг другу до скончания дней своих. Вот тогда я смогу судить, воистину ли они любят друг друга. Бывает, что истинную любовь питает лишь один из двух — он или она… — Горе тогда им обоим.
Эрик все продолжал вертеть и комкать свою шапочку.
— Я никогда не слышал от тебя подобных речей, Фабиан, но ответь мне, не увлекаешься ли ты сам тою же игрою, как сумасброд Ромео?
— Ты прав, но я никогда не знался с женщинами прежде, и та, которую я встретил и полюбил теперь, будет для меня первою и последнею. Вот я и подумываю бросить учение, чтобы жениться и обеспечить себе кусок хлеба, хотя бы и скудный. Мария так же бедна, как и я.
— Я знаю это, так как знаком с миленькой мамзель Марией. Мы только что гуляли вместе за городом и собирали цветы… И она велела кланяться тебе и передать, чтобы ты приналег на книжки, долбил и зубрил хорошенько.
Ни один мускул не дрогнул в лице Фабиана, но глаза его покраснели, и он воззрился на могильную плиту.
Эрик продолжал:
— Бывает, что истинную любовь питает лишь один из двух — он или она… Горе тогда им обоим. Не так ли сказал ты?
— Эрик, ты причинил мне такое зло, которого ничем не поправить. Да, ты таки стал Каином.
И Фабиан тяжело оперся на брата, чтобы подняться с места. Рука об руку вышли братья из церкви, как когда-то осенним вечером входили под одним плащом в город.
Пробудившись на другое утро от тяжелого сна, Эрик увидал, что постель брата пуста и все его пожитки исчезли. К подушке была приколота булавкой записка. В ней заключалось всего несколько строк, извещавших, что Фабиан бросает учение и уезжает из города.
Эрик стоял как громом пораженный, держа в руке записку.
Он думал, что явится орудием спасения брата, вызволит его из глупого приключения, но теперь совесть заговорила нем, и он почувствовал себя преступником. Бедная светелка с серо-белыми стенами показалась ему вдруг утраченным уголком счастья, где он жил в довольстве и радости. Теперь же с опустевшего стула перед столом с покинутыми книгами глядело ему в глаза одиночество.
«Дорогой брат Фабиан… так вот где собирался ты воздвигнуть свой алтарь. Но дым не захотел вознестись к небу».
Эрик в одном белье уселся у бюро, достал свой кошелек и принялся пересчитывать ассигнации.