— Розамонда, твои руки дрожат, твой голос изменяет тебе. Ты так взволнована этим вымышленным рассказом, как будто он — истинное происшествие.
— Ты бы привлек ее к своему сердцу, Лэнни? — продолжала спрашивать Розамонда. — Ты бы раскрыл ей объятия, не задумавшись ни на минуту?
— Постой, постой. Ну да, может быть, я сделал бы это.
— Может быть? Только может быть? О, милый, подумай еще и скажи, что ты верно поступил бы так.
— Если ты этого хочешь, так изволь: да, я поступил бы так.
При этих словах Розамонда отошла от него и взяла со стола письмо.
— Ты не предложил мне, — сказала она, — прочитать тебе письмо, найденное в Миртовой комнате; теперь я сама предлагаю это тебе.
Произнося эти слова, молодая женщина дрожала, но голос ее был тверд и ясен, как будто сознание невозможности избежать объяснения тайны придало ей решимость пренебречь всеми опасностями.
Леонард повернулся к тому месту, откуда слышался голос жены; на лице его выражалось беспокойство с удивлением.
— Ты так быстро, — сказал он, — переходишь от одного предмета к другому, что я едва могу следовать за тобою. В одно мгновение от романтического заключения повести ты перескочила к положительному чтению старого письма.
— Может быть, — отвечала она, — между тем и другим есть больше отношения, чем ты думаешь.
— Больше отношения? Какое отношение? Я не понимаю.
— Письмо все объяснит тебе.
— Отчего ж письмо? Отчего не ты объяснишь мне?
Розамонда подметила выражение беспокойства на лице его и увидела, что только теперь он начинал серьезно вслушиваться в ее слова и придавать им какое-нибудь значение.
— Розамонда, — вскричал Леонард, — здесь есть какая-то тайна!
— Между нами нет тайн, — быстро отвечала она. — Их никогда не было и никогда не будет.
И молодая женщина подвинулась вперед, чтобы занять свое любимое место на его коленях, но остановилась и снова отошла к столу. Потом, собравшись с силами, начала так:
— Сказала ли я тебе, где я нашла бумагу, которую вложила тебе в руку в Миртовой комнате?
— Нет, не говорила.
— Я нашла ее за рамкою того портрета — портрета женщины-привидения; я немедленно раскрыла ее и увидела, что это было письмо. Первые две строчки и одна из двух надписей, заключавшиеся в нем, были написаны почерком, слишком знакомым мне.
— Чьим же?
— Почерком последней мистрисс Тревертон.
— Твоей матери?
— Последней мистрисс Тревертон.
— Бог с тобою, Розамонда! Отчего ты так называешь ее?
— Дай, я прочту письмо, и ты все узнаешь. Ты видел моими глазами наружность Миртовой комнаты, ты видел моими глазами каждый предмет, находящийся в ней; теперь ты должен видеть моими глазами, что заключается в этом письме. Здесь — разъяснение тайны Миртовой комнаты.